Ямбор хохочет.
— Что, что я сказал? — свирепеет Муске.
— Что, что… Сказал или нет?
И прежде чем Муске успевает ответить, Мурешану добавляет:
— Сказал.
После чего, не сняв башмаков, отворачивается лицом к стенке, укрывается с головой одеялом и начинает громко храпеть.
Ливадэ входит молча, не говоря ни слова, садится на постель и сидит, опустив голову на руки.
Муске подсаживается к нему и с возмущением рассказывает про «очередное свинство Мурешану».
— Да ладно вам! Сколько можно! Помиритесь наконец, вернет тебе Мурешану твой самолет, мир в Европе ему дороже, хватит того, что Гитлер ее мутит. Пошли ты все автомобили к черту, Муске. И не мешай ребятам спать. Нездоровится мне что-то, а завтра экзамен…
Муске укладывается в постель, но бубнит не переставая:
— Клужские, они все такие, вруны и пустобрехи.
— Правильно говоришь, вруны отчаянные, — поддакивает Ливадэ, чтобы утешить его.
— Муске, заткнись! — рявкает из-под одеяла Мурешану.
*
В три часа все расходятся, и Ливадэ остается в одиночестве до первых звезд.
Он лежит на кровати, смотрит в окно. Видит оранжевую кирпичную стену дома напротив…
Кто в общежитии не знает, что живет в этом доме богатый венгр, а увидеть его можно в кафе «Нью-Йорк», где он сидит целыми днями и курит длинную-предлинную трубку. Еще студентам известно, что есть у венгра дочь, — подслеповатый заморыш, а уж воображала! — гордячка, каких и среди венгерок не сыщешь.
Ухлестывает за ней один студент, медик, тоже венгр. Длинный, узколицый, с горбатым носом и оттопыренными ушами. Штаны у него всем на диво — до колен, а на заду кожаная заплата.
Парень хуже некуда: задира и жмот. Он уже не к первой подъезжает, раза три обручался, а теперь эту слепышку обхаживает, тоже ради денег, не иначе.
Шторы в доме у венгра опущены, да, собственно, они всегда опущены. Но раз или два в год весь этаж освещается, и по шторам движутся тени — силуэты обнявшихся пар, и музыка гремит так, что и в общежитии слышно.
— Слепышка, видать, бал дает, — говорили студенты.
— Пригласили бы и нас, а то какой толк в музыке без пляски?
— А ты пойди, может, она тебя и пустит.
— Сам иди.
— Так это же ты в гости собрался.
Кто-то кричит, что надо послать ей ко дню рождения кошачий хвост, другой, медик, клянется, что принесет ей кое-что из анатомички в подарок… Поваляв дурака и нахохотавшись вдоволь, студенты расходятся. А поодаль, словно призрак, маячит горбоносый с оттопыренными ушами…
Ясное небо померкло, оранжевые стены потемнели. На заплатке неба в углу окна засветилась звездочка, и еще одна, и еще. В комнату вошел вечер.