- А где же борьба? - осведомился кто-то.
- Известно, где...
Чуть помедлив, философы скабрезно засмеялись. Евгений Захарович снова прислушался к спору справа. Там Пашка вовсю добивал оппонентов. Без жалости и без пощады. Пашка слыл эрудитом и слыл не зря. Он читал много и о разном, но самое скверное, что это многое он помнил с изумительной дотошностью.
- Малинину надо запретить хрипеть. Пусть тянет, это у него получается. А хрип - жанр особый. Кутикову можно, Высоцкому можно, а более никому!
- И Джигурде тоже?
- Джигурде тем более!
Пашка в самом деле знал все обо всем. Ни одна тема не способна была поставить его в тупик, и посади его в президентское кресло, он и тогда бы начал немедленно действовать, для начала переспорив всех министров, а потом и самых говорливых из депутатов. За словом Пашка никогда не лез в карман и вещал с зычной самоуверенностью. Струящийся из ноздрей дым "Беломора" напоминал дыхание дракона и не оставлял сомнений, что каждая его фраза - правда от первого до последнего слова. Яростная жестикуляция папиросой рассеивала последние сомнения.
- Не надо ля-ля! - надрывался он. - Брэг хорош только для американцев. У них там даже зимой жара, а снег выпадает раз в два года. Так что им мясо действительно ни к чему. Обливаются потом, да еще едят, как слоны.
- Но что-то им надо есть?
- Ты за них не волнуйся. Янки теряться не будут. Всегда найдут что пожевать. Виноград, яблоки, инжир, авокадо... У них этой зелени валом. Вот и пусть лопают.
- А цены?
- Что цены? Раз в пять ниже, чем у нас!.. Там даже бананы за фрукт не считают! Что ты мне говоришь!..
Пашке давно уже никто ничего не говорил. С Пашкой трудно было спорить. Сама его интонация напрочь исключала возможность возражений. Слова соскакивали с пухлых Пашкиных губ задиристыми петушками, немедленно набрасываясь на слушателей, сторожа малейшее инакомыслие. Если кто и пробовал возражать, то выходило это неловко, больше напоминая попытку оправдаться. Перед Пашкиными петухами пасовали все. Даже самые крепкие из аргументов становились похожими на объевшихся неуклюжих гусениц, которых словно нарочно подбрасывали разгневанным птицам на съедение.
Устав от шумливых баталий, Евгений Захарович медленными шагами прошел в лабораторию. Женщины здесь пили чай с пирожными и толковали о диете, одинокий очкарик трудился над схемами. Осциллограф дразнил его кривыми, приборы упрямо показывали не то, что нужно.
- Не работает? - спросил Евгений Захарович.
- Не хочет, - в глазах очкарика, увеличенных щедрыми линзами, промелькнуло отчаяние. Он жалобно моргнул, словно собирался заплакать.