– Я… – я сглотнул. – Черт, папа…
– Нет, – проговорил он. – Я не заслужил права приходить. И здесь мне появляться не следовало. Это слишком эгоистично. Когда ты вернешься, может, вы с Максом придете на ужин?
В этот момент в дверях появился Макс, переводя взгляд с меня на отца.
– Все в порядке? – тихо спросил он, но в голосе его слышалось предупреждение.
– Я уже ухожу, – произнес Эдвард. – Привез подарок. – Он указал на сверток на столе, затем взглянул на Макса. – Поздравляю, Максимилиан. Уверен, это будет прекрасная церемония.
Макс моргнул и посмотрел ему вслед, потом метнулся ко мне.
– Ты в порядке?
– Думаю, да. – Я покачал головой и изумленно рассмеялся. – Не идеально. Но… лучше. Я чувствую себя лучше. Как-то легче.
Все еще настороженный, Макс кивнул.
– Ладно. Хочешь поговорить об этом? Или вернемся к ужину? Все, что пожелаешь.
– Я хочу открыть этот подарок.
Макс снова кивнул и подал мне сверток. Я разорвал бумагу и увидел мамин портрет. Написанную маслом картину, что висела над пианино в гостиной поместья.
– Боже… – Глаза наполнились слезами, в горле встал ком. – Она была так прекрасна, правда?
– Она и сейчас прекрасна, – проговорил Макс.
– Ты бы ей понравился.
Я услышал сопение и поднял взгляд. Макс торопливо вытирал глаза.
Он заметил, что я пристально смотрю на него, и усмехнулся.
– Ладно, согласен, мы оба болваны.
– Болваны? Максимилиан Калонимус Кауфман… – Я притянул его к себе и поцеловал. – Мы не выживем после завтрашней церемонии.
* * *
В тот вечер, накануне свадьбы с Максом Кауфманом, в нашей квартире я сел за «Стейнвей» и сыграл любимую мамину мелодию – Равеля. Я повесил ее портрет над пианино. Она могла присутствовать здесь лишь в виде духа, но вдруг звуки любимой пьесы призовут ее ко мне. Может, она уже находилась здесь и присматривала за мной. И, возможно, даже мной гордилась. Я прилагал все усилия, чтобы помочь пострадавшим людям. Вступив в брак с Максом… я тоже постараюсь изо всех сил сделать его счастливым, дать понять, что его всегда будут любить. И отблагодарить за то, что по его милости жизнь моя заиграла разными красками. Яркими, словно радуга. И более теплыми, чем холодная серость жизни до него.
– Эй.
Макс сел рядом со мной на скамейку, спиной к пианино. Он прислонился щекой к моему плечу. Я доиграл пьесу до конца, и с минуту мы сидели в тишине.
Потом я взглянул на него.
– Усыновление? – спросил я. Хотел, чтобы слова прозвучали насмешливо, но у меня перехватило горло.
– Всему свое время, – мягко проговорил он. – Пока просто разговор.
Я кивнул и придвинулся ближе, протянул руку, касаясь его груди, и прижал Макса к себе.