Старость начинаешь чувствовать, когда умирают ровесники.
Пару дней назад я написала Беатрис письмо, в котором рассказала все. Я считала это чем-то вроде долга памяти Сильвио. Ни богатейший фонд Робинсона, ни махинации Амаду Канди, ни забытые шедевры Моне, ни любовницы Морваля не имели к этому делу ни малейшего отношения. Лоренс Серенак с самого начала был прав. Это было убийство на почве страсти. Лишь одно невероятное обстоятельство помешало ему докопаться до истины: ревнивый преступник уничтожил не только предполагаемых любовников своей жены, но и друзей десятилетней девочки, в которую был влюблен с детства. Правда, я до сих пор так и не отнесла это письмо на почту. И наверное, так и не отнесу.
Потому что сейчас все это уже не имеет никакого значения.
Ладно, хватит прохлаждаться!
Я выбросила письмо доктора Берже в мусорный контейнер, к рекламным проспектам, и подняла глаза к мельничной башне.
Я колебалась.
Ноги болели. Прогулка на Крапивный остров отобрала у меня последние силы. Меня раздирали два противоположных желания – в последний раз пройтись по деревне или вернуться домой. На берегу Эпта я долго размышляла. Теперь, когда все приведено в порядок, что я должна сделать?
Я приняла решение. Мысль о том, чтобы использовать ружье Жака, я отмела сразу, и, думаю, вы понимаете почему. Наглотаться таблеток? Нет уж, увольте. Чтобы медленно агонизировать в вернонской больнице? Как Жак… Только никто не придет и не отключит меня от системы жизнеобеспечения. Пожалуй, самый лучший способ – спокойно дожить этот день, вернуться домой, подняться к себе в спальню на самой верхотуре, прибраться, открыть окно и шагнуть вниз.
Поэтому я направилась в сторону деревни. Ничего, еще километр мои бедные ноги как-нибудь выдержат.
– Пошли, Нептун!
Если бы кто-нибудь – турист, случайный прохожий – сейчас посмотрел на меня, он подумал бы, что я улыбаюсь. И не так уж сильно ошибся бы. Проведя последние десять дней в обществе Поля и Лоренса, я немного успокоилась. И мой гнев утих.
Я снова шла по шоссе Руа. Еще немного, и доберусь до пруда с кувшинками.
После смерти Моне в 1926 году его сад пришел почти в полное запустение. Сын художника Мишель Моне жил в розовом доме до 1931 года, когда женился на манекенщице Габриэль Банавантюр, от которой у него родилась дочь Анриетта. В 1937 году – мне тогда было десять лет – мы с ребятами пробирались в сад через дыру в заборе. Я писала, мальчишки играли в прятки вокруг пруда. В усадьбе тогда работал всего один садовник, месье Блен, а в доме жила дочь Клода Моне по имени Бланш. Они нас не гоняли – мы не делали ничего плохого. А уж месье Блен и вовсе ни в чем не мог отказать маленькой Фанетте – девочке с фиалковыми глазами и серебристыми лентами в волосах, тем более что она так замечательно рисовала.