Спины стариков были все дальше, а я продолжала ползти как черепаха. Будь моя воля, перед галереей Канди я бы точно ускорила шаг. Амаду Канди принадлежит самая старая в Живерни художественная галерея.
Я хожу мимо нее уже тридцать лет. И все тридцать лет она меня раздражает.
Лавка похожа на пещеру Али-Бабы. Завидев меня, на пороге появился хозяин.
– Привет, красавица! Все мотаешься туда-сюда?
– Здравствуй, Амаду. Извини, я спешу.
Он захохотал во всю свою великанскую глотку. На моей памяти он в деревне единственный африканец. Родом из Сенегала. Иногда я останавливаюсь с ним поболтать. Он делится со мной своими планами. Мечтает в один прекрасный день купить и продать Моне. Сорвать джекпот. Любое полотно с «Кувшинками». Хотя бы с черными… Порой он тоже шатается в окрестностях мельницы Шеневьер. Амаду Канди заключил немало сделок с Жеромом Морвалем. Я ему не доверяю. К тому же мне стало известно, что не так давно к нему заглядывала полиция.
Я продолжала идти. Такое впечатление, что улица Клода Моне с каждым разом становится все длиннее. Туристы вежливо расступаются, пропуская старую даму. Находятся придурки, которые меня фотографируют. Как будто я часть пейзажа.
Дом семьдесят один.
Наконец-то!
На почтовом ящике надпись: «Жером и Патрисия Морваль». Можно подумать, здесь по-прежнему живут муж и жена. Но я понимаю Патрисию. Ей не хочется отскребать с почтового ящика имя покойного мужа.
Я несколько раз позвонила в колокольчик. Она вышла.
Вид удивленный.
Что, в общем-то, нормально. Мы уже несколько месяцев толком не общались – так, кивнем друг другу, встретившись на улице, и все. Я подошла к ней и чуть ли не в ухо прошептала:
– Патрисия, мне надо с тобой поговорить. Я должна кое-что тебе сообщить. Я кое-что узнала, а еще кое-что поняла.
Она пропустила меня вперед, но я успела заметить, какая она бледная. В длинном коридоре висели две картины с «Кувшинками». У меня закружилась голова. И мне показалось, что Патрисия старательно отводит от них глаза.
Слюнтяйка. Всегда такой была.
– Это… это насчет смерти Жерома? – пробормотала она.
– Да. Но не только.
Я заколебалась. Терять мне больше нечего, это верно, но все-таки швырнуть правду ей в лицо… это как-то… Посмотрела бы я на вас, окажись вы на моем месте. Поэтому я подождала, пока она усядется в кресло в гостиной, и только тогда сказала:
– Да, Патрисия, так и есть, это касается смерти Жерома. Я знаю имя его убийцы.
24
Сильвио Бенавидиш терялся в догадках: что в пруду с кувшинками забыли крокодилы? Разумеется, каждый художник имеет право на свободу самовыражения, но, может, на сей раз автор – некто Кобамо – имел в виду какой-то скрытый смысл? От нечего делать Сильвио принялся считать крокодилов, спрятанных на картине Кобамо между кувшинками, и повсюду натыкался взглядом то на глаза, то на ноздри, то на хвост.