— Все, Мить, не спорь. Соня осенью в детский сад, а я на работу.
— Опять? На какую работу, Лель? Журнала нашего давно не существует, а остальные места, куда ты хочешь пойти, извини, убогие.
— Ты специально так говоришь. Просто не хочешь меня отпускать. Ты вообще меня никуда не отпускаешь.
— Пожалуйста, иди куда хочешь. С кем? С друзьями-одноклассниками? Куда? В клубы? А Соня с кем останется? Старикам ты ее не доверяешь.
— Сказала же, она в детский сад, я на работу!
— Хорошо, зайка, не кипятись. Осенью посмотрим.
Наши с Соней игры принципиальных изменений не претерпели: прятки, догонялки, из засады нападалки. В разговорах она мало делилась скудными жизненными впечатлениями, в основном придумывала волшебные истории, в которых представлялась могущественной волшебницей, обладающей абсолютной властью. На этот раз я был доблестным рыцарем, превращенным злой колдуньей в кота. Признаком заколдованности выступила голубенькая ленточка на моей шее, имеющая реальное отношение к оберточной бумаге от подарка, теперь уже не вспомнить какого.
— Подите плочь, олки и мигуны, получай, подлый Калабас-Балабас, — курлыкал журавликом котенок, размахивая специально привезенной игрушечной саблей перед переплетенными в клубок разномастными сказочными персонажами, — сейчас я ласколдую моего ддуга-лыцапя.
Лапка котенка потянулась к голубенькой ленточке, ленточка затянулась в узел — небо показалось с овчинку. Задыхаясь, я крутанул башкой и, пытаясь вырваться из смертельных объятий, изо всех оставшихся сил прогреб когтями по удавке. Удавка лопнула, и вместе со звуком рвущейся ленты мансарду заполнил носорожий рев котенка — ыыыааа! Что туг началось! Ног по лестнице затопало столько, что, казалось, она сейчас прогнется и рухнет. «Соня? Кто? Куда? Глаз цел? Где этот паразит? Убью гада…» Паразит забился в угол, схоронился за Жориными удочками, мимикрировал. Не тут-то было.
— Вот он. Хватайте за шкирку, Александра Владимировна!
— Держу, держу!
— Давайте мне, несите ремень. Надо отстегать его хорошенько. Чтоб на всю жизнь запомнил.
— Сейчас.
Все, конец.
Не тут-то было. Топ, топ, топ, хлюп, хлюп.
— Мама, баба, не надо бить Балсика, он не виноват, мы иглали.
— Не виноват? Чуть глаз тебе не выцарапал, — Леля.
— Животных надо воспитывать, чтобы знали свое место, — Шура.
— Он не зывотное, он мой длуг. Не надо его бииить, ыыыааа!
— Ладно, ладно, Сонечка, успокойся, не будем, — похоже, дуэт, не разобрал с закрытыми от страха глазами.
Да, судя по выдранному клоку волос, отметина на мордочке котенка могла бы остаться изрядная, обошлось небольшой, смазанной зеленкой бороздкой у виска. «Длуг в беде не блосит, лиснего не сплосит, вот сто значит настояссий, велный длуг», — выводил журавлик вечером перед собравшимися в зале родственниками звонким, поставленным в хоровой студии голоском. Родственники кивали и прихлопывали в ладоши, а я жмурился на диване, представляя Лелю с огромной волосатой бородавкой на кончике носа.