Спасателям рассказывали, что уцелевшие жили в заброшенной лесной избушке и двух шалашах, один из которых соорудили под боком огромного валуна. Избушку, пройдясь вдоль берегов озера, покрытого легкой рябью, затянутого полупрозрачной, ленивой пеленой тумана, отыскали довольно быстро. Избушка стояла чуть на отшибе, посреди небольшой прогалинки. С виду внутри, определенно, не было никого, однако спасатели никак не могли избавиться от ощущения, будто они не одни, будто в избушке их кто-то ждет, совсем как в сказках.
Дурные предчувствия охватили всех до единого. Противоестественный запах вгонял в дрожь, заставлял боязливо ежиться. Не торопясь, подняв ружья, спасатели подошли к избушке поближе.
В снегу у крыльца обнаружилось кое-что неожиданное.
Карманный молитвенник с закладкой-ленточкой, трепещущей на ветру.
Россыпь зубов.
Нечто вроде обглоданного дочиста человеческого позвонка.
Дурные предчувствия прихлынули к самому горлу, подступили к глазам изнутри. Кое-кто из спасателей наотрез отказался сделать еще хоть шаг. Прочие остановились прямо напротив двери. Рядом с дверью, прислоненный к наружной стене, стоял топор.
Вдруг дверь сама собой отворилась.
С добрым чистым бритьем для Чарльза Стэнтона не могло сравниться ничто на свете. В то утро он брился напротив большого зеркала, привязанного ремнями к борту фургона Джеймса Рида. Вокруг во все стороны рябящим под дуновением ветерка одеялом простиралась прерия, многие мили нетронутой бизоновой травы – только красноватый пик Чимнирок, высившийся вдали, торчал над нею, будто солдат на часах. Если сощуриться, обоз поселенцев выглядел, словно игрушечные тележки, разбросанные каким-нибудь малышом по огромному, бескрайнему ворсистому половику – по истертому, изветшавшему, тянущемуся в никуда.
Повернувшись к зеркалу, Стэнтон приставил лезвие к шее под подбородком и вспомнил одну из любимых присказок деда: «Злодей да хитрец, подобно Люциферу, прячется за бородой». Многие из знакомых Стэнтона с радостью довольствовались как следует отточенными ножами, а кое-кто соскребал щетину со щек даже топориком, но сам он ничего, кроме настоящей бритвы, не признавал. И прикосновения холодного металла к горлу ничуть не страшился – наоборот, Стэнтону оно вроде как даже нравилось.
– Тщеславия я за тобой, Чарльз Стэнтон, прежде не замечал, – раздалось позади, – но если б знал тебя малость похуже, непременно задумался бы: уж не любуешься ли ты самим собой?
К Стэнтону с жестяной кружкой кофе в руке подошел Эдвин Брайант. Однако улыбка его тут же угасла.