Апрель 1847 г.
Такой скверной зимы, одной из худших зим в этих краях, из местных не мог припомнить никто. Зима согнала с гор часть индейских племен, пайютов и мивоков. В горах не стало дичи, и, подгоняемые неотступным голодом, краснокожие оставляли за собой по пути голые плеши стоянок, испещренные ничем не пахнущими, черными, будто пустые глазницы, пятнами угасших костров.
Двое-трое из этих пайютов принесли весть о попавшемся им на глаза обезумевшем белом, ухитрившемся пережить эту богопротивную зиму и, будто призрак, скользившем по льду замерзшего озера.
Сомнений быть не могло: это один из них, малый по имени Льюис Кезеберг, последний из поселенцев, переживших невзгоды, постигшие партию Доннера. На поиски Кезеберга, дабы, по возможности, вывести его из глуши живым, выслали отряд спасателей.
Была середина апреля, однако лошади вязли в снегу по грудь. Пришлось отряду оставить их на ближайшем ранчо и двигаться дальше пешком.
Достигнув холодного, пустынного, продуваемого всеми ветрами горного гребня, спасатели еще три дня шли вниз, к озеру. Обычно весна приносит с собою топкую грязь, уйму грязи, однако здесь, наверху, еще не миновала зима, укрывшая землю плотным белым покровом. Доверия он, этот покров, не заслуживал: снег прятал от человеческих глаз расселины, крутые обрывы, хранил множество тайн. Думаешь, будто ступаешь по твердому, но подожди чуток – и уступ под ногами подастся, рассыплется, рухнет вниз.
Спуск оказался куда труднее, чем ожидалось: скользкий, пропитанный влагой снег то и дело проседал, исполненный некоего потустороннего стремления похоронить в себе весь отряд.
Чем ближе спасатели подходили к озеру, тем темней становилось вокруг. Кроны высоких деревьев заслоняли пики гор, преграждали путь лучам солнца. Судя по отметинам на деревьях – обломленным веткам, ободранной на высоте тридцати, а то и сорока футов коре, снега за зиму навалило – страсть. В окрестностях озера царила жутковатая тишина. Ни звука: ни птичьих трелей, ни плеска садящихся на воду уток – ничего, кроме собственных шагов, тяжелого дыхания да хруста тающего снега под сапогами.
Первое, что они заметили при виде тумана над озером, оказалась вонь: все вокруг провоняло падалью. Стоило отряду подойти к берегу, густой дух тления, разложившейся плоти, смешанный с ароматами сосновой хвои, превратил воздух во что-то тяжелое, вязкое, липкое. Казалось, отовсюду: с небес, от воды, из-под земли – веет резким, железистым запахом крови.