Дайяна упала на стул и уронила голову на руки. Казалась она жалкой и совершенно сломанной. Мне хотелось обнять её, чтобы утешить, но это было бы лишним. Слишком много лжи с самого начала было в наших прикосновениях, чтобы сейчас они пошли на пользу.
— Я пришёл спросить тебя, какой тип наказания для неё ты выберешь, — продолжил я осторожно, заранее догадываясь, каким будет ответ. — Захочешь ли публичного суда или предпочтёшь, чтобы всё решилось тихо?
— Вы спросили у неё, для чего это было нужно? — шёпот Дайяны был тих, но не для драконьего слуха.
— Ради вашей семьи, как она утверждает, — ответил я. — Но преимущественно для того, чтобы разобраться с давними денежными обязательствами, не обанкротиться и не отдавать долг премьер-министру Тавельни.
С губ Дайяны сорвался не то всхлип, не то смешок. Она медленно отняла ладони от лица. И, посмотрев в её сухие, холодные глаза, взглянув на сжатые губы, я понял, что сильно ошибся в своих предположениях.
— Да, — сказала она медленно, — вы правы, мой принц. Я — её дочь, плоть от плоти её. И это значит, что в жилах моих течёт её кровь, и в глазах моих отражается она. И знаете что? Я умею быть столь же ужасной, как она. И отомстить не хуже я сумею.
Дайяна прямо посмотрела на меня.
— Я хочу публичного суда, — сказала она. — Я хочу не просто финала для неё, для них; я хочу наивысшего унижения. Я хочу разрушить до основания ту кучу вонючих нечистот, которую они считают своими фамилиями, родословными, поводами для гордости. Я хочу уничтожить всё, что ей дорого. Всё!
Как интересно, однако...
— Вы — благороднейший из принцев, — продолжила она. — Вы были добры ко мне и сделали слишком много для меня, больше, чем я заслужила. Я не вправе просить больше. Но здесь, сейчас... пожалуйста, позвольте мне сделать это.
А ты умеешь удивлять, Дайяна Гохорд.
— Хорошо, — сказал я спокойно. — Ты получишь свою месть, леди Гохорд. Но, надеюсь, понимаешь и сама: тебе придётся всё рассказать. По крайней мере то, что касается тебя, точно; некоторые факты, связанные с Императорской семьёй, нужно будет скрыть, но в остальном... Об этом будут писать в газетах, говорить на улицах. Это будет, очень тяжело.
Дайяна криво улыбнулась.
— Бэн, мой любимый человек, мёртв, — сказала она. — Его убивали, пока я… с вами… с вами. Мой ребёнок никогда не родится. Мне жить с этой виной, да. Но я пойду на всё, на всё на свете, чтобы уничтожить их, растоптать. Чтобы все увидели их настоящие лица… Леди Каталина была права с самого начала. Тогда я не поняла, но понимаю теперь: они будут продолжать это делать, пока жертвы боятся говорить. Они побеждают, если ты молчишь, теперь я это ясно вижу. И я не подарю им эту победу. Я больше не стану молчать.