Я мечтала о его прикосновениях, о настойчивых губах, горячих ладонях, пальцах, ласковых и нежных. Мне хотелось, чтобы этот миг длился вечно…
И граф, кажется, не собирался останавливаться.
— Так? — прошептал он, прокладывая дорожку из поцелуев к шее. — Так?
— Да…
— И так? — пальцы скользнули по плечу, чуть приспуская ткань, чтобы открыть кожу губам, обжигающим, словно пламя.
Я жарко всхлипнула, обмякая в сильных руках. Щеки, шея и губы горели от поцелуев, сердце стучало как сумасшедшее.
— Да, да, да. Коул…
— Я люблю тебя.
Я замерла, не в силах осмыслить услышанное.
— Я люблю тебя, Эверли Вестерс, — повторил он. — И хочу, чтобы ты стала моей женой. Не «так», а по-настоящему. А потом мы с тобой и Лоррейн можем уехать отсюда, как ты и хотела. Хоть в Варравию, хоть в Хенсшир, хоть в Южный Айлес — куда угодно.
— Но постой, — проговорила я, хотя на самом деле хотела, чтобы каждое его слово стало правдой. — Разве наша свадьба возможна? Ведь мы не ровня…
— Конечно, не ровня, — лорд Хенсли фыркнул. — Ты герцогиня, а я всего лишь какой-то там граф.
— Герцогиня?
— Вдова лорда Голдена, если верить показаниям Лоррейн. Так как герцог мертв и не имеет наследников, Императрица посчитала возможным распорядиться его землями, титулом и состоянием по собственному усмотрению. Впрочем, об этом лучше поговори с ней. Она ждет в Малом тронном зале.
— Нет.
— Нет? — Коул поднял брови в притворном удивлении. — Вы отказываете Императрице, ваше сиятельство?
— Не хочу никуда спешить, — я заглянула в аметистовые глаза. — Я еще не успела сказать, что люблю тебя. Хоть ты и всего лишь какой-то там граф.
— Любишь? — переспросил он. Я торжественно кивнула. — И согласна выйти за меня замуж, несмотря на явный мезальянс?
— Да. Да, да, да!
Коул посмотрел на меня так, что все внутри запело от радости. И поцеловал — еще, ещё и ещё — пока все дурные мысли о мнимой невозможности нашего счастья не выветрились из головы.
* * *
Айона стояла на пороге перемен.
Перемены витали в воздухе, слышались в шепотках слуг, затягивавших высокие окна траурными занавесями, прятались за напряженными взглядами придворных, в один миг лишившихся сиятельного правителя и привычной жизни и получивших взамен Императрицу-чужестранку.
Покров тайны пал.
Щеки, годами не знавшие румян и солнечного света, были бледны, бескровные губы сжаты, в глазах сквозила растерянность. Люди смотрели друг на друга — и не находили слов, чтобы выразить смятение, царившее в обнажившихся душах.
Первым же приказом, последовавшим за объявлением церемонии похорон Солнцеликого Эдуарда, чье имя многие узнали впервые лишь после смерти монарха, стала отмена обязательного ношения придворных масок.