Цербер перебил:
— Скажем правду, и люди увидят в нем нового мученика, погибшего за справедливость, кинув вызов системе. Учитывая его репутацию, заработанную во время революции, мертвый Винсент легко сможет стать искрой для нового пожара, но пожара направленного уже против нас.
Цербер победно откинулся в кресле.
Все молчали.
В гнетущей тишине, казалось, можно было услышать, как неохотно переворачиваются мысли в головах сильнейших умов Черных Лилий.
— Что ты предлагаешь? — наконец, спросил Игла, ставший за одно мгновение серьезным и несколько разочарованным.
— Самое разумное, — Цербер ухмыльнулся, — Будем настаивать на том, что Винсент погиб в аварии. Отдадим ему все почести и воздвигнем мемориал в его честь.
— Так, как он и заслужил! — буркнул Опиум.
— Газетчиков, что написали про стрельбу, посадим, обвинив в клевете на светлую память великого человека, — продолжал Цербер.
— Похоже, так, и правда, будет лучше, — равнодушно произнес Император.
Игла поперхнулся и выпучил на сотоварища удивленные глаза. Однако под пристальным взглядом Цербера он снова пришел в себя и, натянуто улыбнувшись, проговорил:
— Да, все верно…
— Вот и хорошо, — ледяной голос Ясмина заставил всех вздрогнуть.
Главнокомандующий поднялся, пятна крови на его форме смотрелись особенно зловеще и печально в лучах новорожденного солнца первого весеннего дня.
— Я все услышал, — продолжал Ясмин, — Меня устраивает. Сложно придется тебе, Цербер… Желаю удачи. А мне пора, у меня срочные дела.
— Ясмин, — окликнул Цербер и нервно дрожащей рукой поправил свой воротник.
Главнокомандующий обернулся.
— Что, правда, такая любовь? — хриплым голосом проговорил Цербер.
— Да, — твердо ответил Ясмин и, не медля ни секунды, вышел из кабинета.
— Что он имел в виду? — сорвалось с губ Императора.
— Да, мало ли, совсем тронулся, — улыбнулся Игла, — Любовь бывает так жестока.
— Не позволю, — крикнул Опиум и засадил палкой по столу прямо рядом с рукой Иглы.
Глава информационного отдела взвизгнул.
— Ты что идиот? — сорвалось с губ Императора.
— Не позволю говорить про них гадости и смеяться над горем! Уясните, я не шучу! — Опиум был более чем серьезным.
— Остыньте, — приказным тоном произнес Цербер.
— Я спокоен, — сплюнул сквозь зубы одноглазый революционер.
— Вот и хорошо, у меня тоже срочные дела… Прошу, оставьте меня в покое, — Цербер прикрыл глаза, стараясь унять нервное подергивание брови.
Его соратники послушно выполнили просьбу хозяина кабинета. Все, кроме одного.
— Цербер, — Опиум задержался в дверях.
— Что? — главнокомандующий дрожащими руками ослаблял тугой захват воротника.