— Я немного не понял, зачем ты сделал из совета Пяти, совет Шести…
— Эдо заменит Ясмина, — тихо произнес Цербер, его голова тряслась от внутреннего напряжения, и он еле себя контролировал.
— Что? Ясмина? Как?
— Ты разве не видишь? — завопил Цербер, и его сломало пополам, вынудив опираться на кресло.
Говорил он с трудом, стараясь отчетливо произносить каждое слово пропадающим голосом:
— Слезы Ясмина еще блестят на деревянной поверхности стола. Когда такое было…? Он не сможет спокойно жить дальше, он выведен из игры.
— М-да, — Опиум потер подбородок, — Похоже на то.
— Расчет, — тяжело дыша, продолжал Цербер, — Расчет был на него. Эдо последний, кто мог бы его заменить. Феникса убили, Ясмина деморализовали, как бы это смешно не звучало. Остался Эдо. Но боюсь, ничего не выйдет. Все слишком грамотно расставили. Я тупо провафлил… Наша империя рассыпается на глазах… Только не понимаю, как Ясмину удалось все понять раньше меня…
— Цербер? — Опиум с ужасом покосился на жуткие конвульсии главнокомандующего.
— Оставь меня! — заорал тот, — Сейчас начнется приступ! Пошел вон…
Опиум закрыл дверь, из-за которой в тот же миг раздались душераздирающие крики Цербера.
Министр нервно дернул плечами. Больше эпилепсии товарища Опиума приводило в ступор осознание необратимости наступления скорых и неминуемых перемен, которые после удачной победы над старым режимом он ужасно не любил.
05.03, год неизвестен, 12:45
Я сижу в своем кабинете, смолю сигарой и запиваю горе водкой.
Передо мной фотография моего друга Винсента.
Чертов идиот!
Ну, разве можно быть таким придурком…
Спешно запиваю горькую мысль спиртом. Взял специально самую плохую марку, чтобы было некомфортно. А то какой смысл страдать, если пьешь любимый напиток?
Все равно… Винсент — идиот.
Чувствую ли я свою вину? Ха! Эдо Гарак никогда не бывает виноват… Дьявол! Ну что я мог поделать?! Я смотрел, как убивают Винсента, но я ничего не мог изменить. Я не мог приказать Ангелам прекратить перестрелку, они лишь защищались. Я не мог поддержать Винсента. Я не взял с собой мачете, а пистолет, застывший железной загогулиной в руке скорее принес бы больше вреда, начни я палить.
Я хотел прийти другу на помощь и не сумел. История не знает сослагательных наклонений… Но, черт возьми! Как же красив был его последний танец. Выветренность движений, легкость и скорость завораживали взгляд. Винсент смеялся и плакал. А мне оставалось только молиться, чтобы с ним было все в порядке. Я боялся, что он умрет?
Ничего подобного. Я боялся, что его ранят, и он потом оторвет мне голову!