— На вот, глотни, — пробубнил добродушнее обычного бармен и поставил мне перед носом стакан чистейшего виски.
Я не просил ни о чем, но он понял меня без слов, а я, в свою очередь, с механическим послушанием осушил стакан до дна. Виски сразу ответило перестуком импульсов пульсирующей крови, а в горле стало обволакивающе горячо. Я поежился, растворяясь в зыбком огне, не греющем, но обманчиво, до боли необходимым теплом. Тяжело выдохнув, бармен снова наполнил мой стакан и подтолкнул ближе.
Я кивнул.
В голове стало совершенно пустынно, полный штиль, под стать океану после шторма. Ничего не осталось.
Да, не было сомнений, местное население все знало и молчаливо разделяло со мной минуты осознания. До сих пор, они… просто ждали меня, зная, что я приду… Почему? Очевидность непостижима и проста.
Я мог сколько угодно тешить себя мыслью, что Йохан просто разозлился на меня, разочаровался в отношениях и, психанув, уехал, сбежал, бросив меня и предоставив шанс выживать в одиночестве на этой ледяной земле. Но он меня любил. И нетронутые вещи в шкафу, и паспорт на законном месте в верхнем ящике письменного стола под студенческой визой, и целостность сумок в кладовой, говорили лишь об одном — Йохан и не думал покидать остров. Зато в противовес утешению, следовали доводы, от которых веяло дыханием всеобъемлющей смерти. Меня всегда поражала юношеская горячность этого мальчишки, который, не получив от меня весточку о счастливом достижении берегов маяка, способен был действовать решительно и глупо, так, как свойственно лишь молодому и любящему сердцу. Он мог сорваться ко мне на старой безмоторной лодке, схватив лишь одно весло, и отчаянно мчаться в бешеный ревущий шторм ко мне… Ко мне…
— Насмешница судьба! — шепнул я, искривляя губы в линии горького сарказма. Судьба — ироничная мастерица людских разочарований. Она кинула мне кость, напомнив и дав осознать, что я жив, а потом, надев маску безумного, беспечного шторма, вырвала из рук последнюю надежду на счастье, свой собственный подарок, что сама же вручила ради жесткой насмешки над моей беспомощной человеческой природой. Я даже не успел ощутить вкус вновь обретенной жизни, как все разбилось от удара стихии.
Мои плечи дрогнули, не осталось больше сил думать. Да и не хотелось. Ничего больше не хотелось. Меня заполняла смертельная усталость, ложась на опущенные уголки рта морщинками, тянущими горечью бесцельно прожитой борьбы.
За спиной разливался бескрайний океан бесстрастного понимания. Люди знали, что сейчас чувствую я. Они, дети мертвого острова, познавали его законы вместо добрых сказок на ночь под шумный рокот пенных волн. Океан стал их единственным богом, кормильцем и судьей. На острове едва ли нашлась хотя бы одна семья, не потерявшая кого-то дорогого за годы жизни у безжалостного, но щедрого седобородого гиганта. Это была их жертва. Жертва навеки мертвому острову, который в обмен на право пользоваться своей землей, отнимал души.