Злоключения учительницы — не случайность. Для всякого, кто собирается в заграничную деловую командировку или в туристский рейс, развод считается фактором криминальным. Ведь по логике властей, остающийся в СССР муж или жена являются заложниками. Неженатых выпускают крайне неохотно. Им публично выговаривают за их холостячество. Надо ли объяснять, что жесткий партийный надзор порождает в обществе соответствующие нравы. То и дело возникают фиктивные браки, цель которых, в частности, выезд за границу. В связи с массовой еврейской эмиграцией в стране возникло даже шутливое выражение: "Жена-еврейка — не роскошь, а средство передвижения”. Обычна и другая ситуация, когда муж, крупный чиновник, годами и десятилетиями не разводится с нелюбимой женой ради того только, чтобы не вызвать неудовольствия своего партийного или служебного начальства. Развод партийца считается признаком его самовольства, неуправляемости и может подорвать карьеру чиновника. Еще более резко реагирует начальство на развод офицера. Желающего развестись с женой ставят перед дилеммой: или сохрани семью, или покинь армию. Так сохраняются тысячи внутренне мертвых семей и поощряется тайный разврат женатых и замужних.
Для вторжения во внутреннюю жизнь граждан у государственной машины есть и другие средства. В главе 6 „Его Величество, рабочий класс” уже говорилось о заводских собраниях, на которых под руководством партийных функционеров обсуждается „моральный облик” рабочего. Но значительно чаще такие собрания (с конца 40-х до конца 60-х годов) проводились в университетах, научно-исследовательских институтах, в учреждениях и т. д. Публичный разбор вопроса, кто с кем спал и что из этого произошло, как правило, вызывал энтузиазм масс. Именно в эти годы родилось в стране словечко аморалка, означающее нарушение этических норм и наказуемое в партийном и административном порядке. Историю одной такой „аморалки” сообщил мне бывший студент Московского университета Б. ПІ.
На общем собрании курса (в президиуме — члены партийного комитета) обсуждалось поведение некоего студента-философа Сивоконя, который в общежитии не только сожительствовал со студенткой, но и избивал ее. Обсуждение „персонального дела” привлекло в зал даже тех студентов, которые никогда не ходили на другие собрания. Конечно, зал требовал деталей, но партийцы стремились не столько вдаваться в бытовые подробности, сколько извлечь из собрания как можно больший пропагандистский эффект. Их вопросы носили подчеркнуто идеологический характер: „Вот вы философ, советский человек, — вопрошали из президиума. — Недавно вы делали доклад по пьесе Горького „Мещане”. Как же в этой связи вы сами оцениваете свои поступки?” На эти мудреные вопросы студент отвечал как истинный философ. „Я рассматриваю свое поведение как пережитки капитализма в моем сознании”. Вина за сожительство и избиения женщины была, таким образом, частично перенесена на капитализм. Однако в конечном счете студенту-философу пришлось все-таки уступить общественному мнению и поклясться, что он и его девица в самые ближайшие дни подадут заявление на официальную регистрацию своего брака.