Секретарь Московского совета Дорофеев также не склонен скрывать реальное положение вещей: „Революция внесла разложение в семью, многие рабочие озорничают и не так понимают свободу, расходятся со своими женами. А другие так отвечают, что революция произвела какой-то толчок, ударила по семье. Даже среди ответственных работников есть много таких, которые расстались с женами и оставили их с пятью детишками. Таких случаев очень много”.
Заведующая женским отделом Московского комитета партии Цейтлина считает, что „в литературе недостаточно освещаются вопросы отношений мужчины и женщины. Массы чувствуют, что мы замалчиваем этот вопрос… Я знаю агитаторов, которые отвечают (рабочим. — М. П.) по тезисам тов. Коллонтай. И на этой почве растет подбрасывание ребят (детей. — М. П.). Сейчас в Москве это явление является одним из большущих зол”.
Можно заметить, что люди, которых в 1923-м собрал Троцкий, несмотря на свои высокие посты, еще не разучились говорить правду. Они и сами лишь недавно стояли у станков и, в отличие от своих коллег сталинско-хрущевско-брежневской эпохи, не утратили реальной связи с низами. Даже самые крупные партийные бонзы в эпоху еще не до конца умерших коммунистических идеалов могли честно признаться в существовании таких неприятных реальностей советской жизни, как развал хозяйства, безработица, проституция. Старый большевик Емельян Ярославский в 1926 году писал в широко распространенном журнале: „Можно спросить: а в Советском Союзе есть проституция? Да, есть…” По Марксу, Энгельсу и Ленину, быть проституции в государстве с разрушенным буржуазным строем не должно. А вот есть. И Ярославскому приходится на десятом году революции „разъяснять”: „…Потому что есть разные классы; есть еще буржуазия; потому что есть еще необеспеченный пролетариат; потому что мы не разрешили еще жилищный вопрос, потому что мы не построили достаточного количества детских домов, детских ясель, домов матери и ребенка — поэтому есть проституция…” Отстегнуть проституцию от классовой борьбы он никак не может, и даже, похоже, верит в этот жупел[23].
Двадцатые годы в СССР оставили много опубликованных материалов, почти достоверных. У меня лично вызывает доверие и отчет доктора Д. Ласса, который проанализировал почти две с половиной тысячи анкет, анонимно заполненных одесскими студентами [24]. На основании конкретных цифр, доктор Ласс пытается дать читателю представление о быте советского студенчества и, в частности, о сексуальной жизни молодежи средины 20-х годов. В Одесском (Новороссийском) Университете и в институтах училось в те годы 37,8 % крестьян, 30,2 % рабочих и 31 % представителей так называемой „мелкой буржуазии”, куда причисляли также детей врачей, инженеров и вообще интеллигенции. Основная масса этого рабоче-крестьянского студенчества жила в общежитиях безо всяких удобств, в комнатах по 10–20 человек. Стипендии не хватало на самое насущное. „Сплю у чужих людей, постели нет, сплю не раздеваясь на холодном полу. Питание недостаточное”, — записал первокурсник Института народного хозяйства. „Постоянно недоедаю, сидишь без ужина, без завтрака, часто — один хлеб”, — дополняет его другой. Остальные пояснения к анкете — в том же духе. Однако на половой жизни молодежи все эти трудности как будто не отражались. Каждый пятый студент начинал половую жизнь до 15 лет. Половина студентов обращалась к сексу между 17 и 19 годами. 63 % студентов и 49 % студенток сообщили, что постоянно имеют „случайные” половые акты. Пятая часть студентов поддерживала половое чувство с помощью алкоголя.