Я некоторое время смотрю на все еще закопченное окно в комнату Йоаси и Ясека. Думаю, что темнота пытается съесть этот дом. Надкусила его с фасада, потом отступила, потому что сломала об него несколько зубов – но она еще вернется. Наверняка.
Дверь снова открывается. Добочинская выходит быстрее, чем пришла, качает головой. Видит нас, только когда оказывается рядом.
– Едете туда? – спрашивает.
– А ты не едешь? – отвечает вопросом на вопрос Агата.
Добочинская кладет ей руку на плечо и сильно сжимает, словно Агата вот-вот упадет. Юстина смотрит на них обеих, а они – на нее. В этой ночи они выглядят как три сестры, три ведьмы, подписывающие между собой молчаливый пакт.
– А вы не думаете об этом иногда? – спрашиваю я их. – Что все это просто его игра?
– Какая игра? – почти одновременно спрашивают Агата и Юстина.
– Игра в том смысле, что не важно, к чему оно приведет. В расчет идет только то, что люди делают, что он хочет, чтобы они делали. Естественно, он не дурак. Знает, что люди – они как замки, и к разным замкам подходят разные ключи. К некоторым нужно обращаться как к соседям. Других – как вас – нужно напугать. С третьими нужно быть добрым. Но ключ есть ко всякому, – говорю я, показывая пальцем на дверь дома, которая все еще стоит приоткрытая, в нее льется свет из коридора, прочерчивая полоску света в черной смоле. Это единственный свет, о котором можно говорить, свет без смысла.
– Миколай, у твоего отца был инфаркт, – подчеркивает Добочинская.
– На который он сам напросился, – отвечаю я.
– Я доктор. Никто о таком не просит. – Может, она и права. – Естественно, я туда пойду. – Добочинская поворачивается к Агате. – Ведь кто-то должен за ним следить. Оказать первую помощь, если вдруг что.
Но Агата ничего не отвечает. Постукивает пальцами по карману куртки, словно хочет, чтобы в нем волшебным образом материализовалось нечто.
– Миколай, все и так знают, что ты думаешь только о собственной заднице и о том, насколько сильно она у тебя болит и не слишком ли свербит, – раздается ее голос. – Отец рассказал тебе, как именно она у тебя свербит, – так почеши, и дай нам делать свое.
Я осматриваюсь. Эти животные, чужие и злые, сидят в темноте, ждут нас, но приманил их – отец, раскладывая сырое мясо вокруг своего дома.
К тому же мы все живем в его доме. Юстина, я, они. Весь мир – это дом моего отца.
– Я просто пытаюсь тебе показать, насколько это дурная комедия. Перестань возмущаться. Еще десять минут тому ты молила ее, – я тыкаю в Добочинскую, – чтобы она отвезла его в больницу.
– Да, и поехала бы туда сама, и сама бы пошла, и наплевала бы Булинской в морду, – Агата отворачивается и видит маленького Рокки, который стоит у лестницы. Собака быстро дышит, стрижет ушами, пытается что-то высмотреть. Добочинская улыбается псу. Начинает причмокивать: