На миг в голову приходит, что она, возможно, стоит и плачет перед входом целыми днями, рассчитывая на то, что кто-то войдет внутрь и выслушает ее.
А потом я думаю о жене Берната. Что она делает, где она теперь, если все люди по очереди отваливаются от нее, словно отрубленные топором куски дерева. Несчастная женщина. Должно быть, она сейчас – одно огромное одинокое горе, думаю я. Она из этого горя вся состоит.
Вот они, жертвы Зыборка. Бедные женщины, оставленные на обочинах перед домами, плачущие в пустоту, высматривающие хоть какую-то помощь, не имеющие сил идти в одиночестве.
– Камила звонит, – Гжесь вынимает телефон из кармана.
– Ничего не нашли, говорят, что, мол, сбежал к какой-нибудь любовнице, о Бернате тоже так говорили, что он сбежал, здесь говорят, полиция говорит, что он ребенка какого-то там сделал бабе и сбежал, какой бабе, какого ребенка, как он, святой человек, как бы он все дома оставил, господи боже, – говорит женщина, чуть шепелявя, продолжая плакать, вот только бесшумно, крутя в пальцах подол кофты.
– Камила звонит, – повторяет Гжесь.
– Так ответь, – отвечаю я.
– Алло, – говорит он.
– И я кое-что имею. Она мне кое-что дала. Я покажу, – говорит женщина. Чапает в кухню. Я вижу, как прячет что-то в карман. То, что она крутила в руках – это были четки.
– Да, я, буду, отчего мне не быть, – ворчит в телефон Гжесь. Прижимает его к грудной клетке. Слышу, как Камила что-то говорит.
– Юстина, на хрен, поехали, – заявляет он. Делается красным, у него трясутся руки. Я киваю, но не двигаюсь с места. Звук шагов старухи стихает. Воздух в прихожей делается тяжелым и застоявшимся. Пахнет благовониями, но также дешевыми духами, вареной картошкой, старой собачьей шерстью. Я смотрю на распятого Иисуса в кабинете, это карандашный рисунок, всю картину заполняет его лицо, глаза направлены вверх, рот приоткрыт, по лицу стекают крупные и черные капли крови. Если бы не эта кровь, Иисус на рисунке казался бы слегка пьяным.
Потом снова слышатся шаги.
– Хочешь у меня их забрать – так забери, сука, и все, нахуй весь этот базар, скажи мне! Буду через минуту! – рычит Гжесь.
– Не кричи на меня, – доносится из телефона голос, квакающий, искаженный, но отчетливый.
– Вот, – женщина сует мне что-то под нос, сжимает это кулаком. Только через секунду я понимаю, что` это на самом деле. Сперва мне кажется, что это сверток кабеля, удлинитель, но когда беру его в руки, понимаю, что это буксирный трос, весь в смазке, заканчивающийся крюком. Из-под черноты смазки виднеется первоначальный цвет, вероятней всего – синий.