Так или иначе, но каждый, кто в своей жизни прочел книжку чуть сложнее какого-нибудь «Арлекина» [119], сталкивался с такого рода чувством.
И это не столько интеллектуальная рефлексия, сколько ЧУВСТВО.
Язык не имеет ни малейшего значения.
Язык – трус. Он обходит все окончательное. Умеет только касаться его. Летать вокруг такого рода вещей, как муха вокруг коровы.
Конечно, язык хорош в назывании вещей. Атомов, озер, яблок. Машин, членов, листьев. Но это – предел его возможностей. Язык, на самом деле, не обладает словами для родителей, которые потеряли ребенка, нет слов для чувства, которое поглощает человека, когда тот узнает, что через минуту умрет, нет соответствующего слова для чувства, которое к нему приходит в восемнадцать, когда он узнает, что твою (а точнее – уже не твою) девушку кто-то изнасиловал, а потом разбил ей —
– Тротуарной плиткой? – спросил тот в машине.
– Ага, – ответил полицейский снаружи.
– Лучше и не смотри.
– Да хватит уже, – вздохнул тот, что был в машине.
Мы ехали в комиссариат половину моей жизни.
Мне казалось, что я целовался с Каролиной двадцать пять лет назад. Костер над озером был лет сто назад или еще раньше, в предыдущей жизни.
Полицейский вернулся и закрыл дверь. Потом были вопросы. Много вопросов.
Кто видел ее последним? Почему я с ней поссорился? Как давно я ее знаю? Кто-то с моим голосом, но не я, кто-то другой, сидящий рядом, давал ответы на все эти вопросы.
Наконец мне сказали: хорошо, ты можешь идти домой.
Я не поехал домой. У меня никогда не было дома. Вместо этого я поехал в город и выбил окно в магазине, тротуарной плиткой, такой же. И меня привезли в комиссариат снова. И сразу отпустили.
Я должен был вернуться домой в одиннадцать, но понял тогда, что дом мой – в брюхах у червей.
В коридоре все еще сидели все прочие. Каждое лицо тянуло вниз. Стекало на пол. Все постарели на десяток лет. Этот коридор населяла почти вся моя прошлая жизнь. Кроме Дарьи. Трупак. Быль. Ярецкий. Кафель. Каська. Олька, которая была такой белой, что казалось, будто она тоже мертва. Все стояли, опершись о стену. С десяток других. Каждый из них был в замке.
Дарью убили и изнасиловали на холме, сказал мне полицейский.
Сперва изнасиловали, потом убили, не наоборот, подчеркнул.
А есть ли какая-то разница, сказал я ему, помню до сих пор, есть ли какая-то разница, что сделали сперва, а что потом, а он ничего не сказал, только посмотрел на меня, словно испугавшись.
Сперва изнасиловали, а потом кто-то опустил ей на голову тротуарную плитку, и у нее треснул череп, и она почти сразу умерла.