Он пододвинул мне пепельницу, не спросив, курю ли я. Указал пальцем на тарелку, полную мяса. Я покачала головой.
– Я разговариваю с тобой, потому что ты ищешь истину. Ты из тех, кто не врет, – он посмотрел мне прямо в глаза. Его – были большими и карими, напоминали стеклянные шарики, глаза плюшевого мишки.
– Не совсем так, – я не слишком-то собиралась с ним соглашаться.
Вдруг в зал вошла какая-то женщина. Молодая девушка, чуть полноватая, одетая в цветастое платье и жакет, словно старуха. Длинные черные волосы у нее были заплетены в две красивые косы. Она несла в руках поднос, который поставила передо мной. На подносе стояла чашка кофе.
– Я это по тебе вижу. Не притворяйся. Ты не врешь, – сказал Тобек.
Ткнул пальцем в женщину и спросил ее о чем-то на ромском, а женщина посмотрела на меня и кивнула, а потом исчезла в другой комнате так же бесшумно, как и появилась.
– Вы никогда не обманываете своих, – сказала я.
– Своих никогда.
– Что тут не клеится?
– Тут что-то зарыто. Что-то тут зарыто, и я бы о том не переживал, потому что это не мое дело. Я бы не пошел туда с оружием, не строил бы из себя дурня, потому что это – не мое дело. Но вдруг начинают говорить, вроде как я сделал что-то, чего не делал. Что мой сын, Малек, сделал что-то, чего не делал. Полиция сюда приходит. Суки ебаные. Плюют мне на дом, портят тут все, срут, как собаки, столько грязи было, столько дерьма нанесли. А это уже мое дело, – говорил он дальше, тихо и мягко, его голос походил на тягучий сладкий сироп, когда он говорил, то поглаживал пальцами золотые браслеты на запястье.
– Так отчего вы не пойдете в полицию? – спросила я.
– Мы не разговариваем с полицией.
– Вы не станете его защищать?
– Мы не разговариваем с полицией.
Тобек вздохнул. Повел взглядом по большому залу, по окнам, по огромному, висящему на стене телевизору, по огромной картине в золотой раме, изображающей табор, едущий куда-то зимней ночью. Картина была отвратительной и большой, как сам мир. Тобек, или господин Тобек, осматривался так, словно к некоторым вещам была прицеплена карточка с инструкцией, что он должен говорить дальше.
– Это все из-за Кальта, сукиного сына и дьявола, – сказал он через минутку.
– Зачем я тут? Я должна стать посредником? – спросила я.
– Мы не разговариваем с полицией, – повторил он снова. Погасил сигарету и сейчас же снова закурил.
– Но с кем-то же вы должны говорить.
Ответил он тем же самым взглядом.
Потом я поняла, что должна бы отвечать на его вопросы так, как считаю нужным. Это был человек, к которому не было никакого смысла подлизываться. Он или желал быть добрым – или не желал. Хотел говорить или хотел молчать.