– И посажу туда еще одного. И сейчас скажу тебе почему, – Гжесь показывает пальцем на Ярецкого, что лежит на земле.
– Любимая, – говорю я ей.
Воздух рвет песня. The Doors, Riders On The Storm. Плоская, спрессованная и смешная. Некоторое время никто не понимает, откуда она, Ольчак ищет источник, светя на нас фонарем. Только через какое-то время становится понятно, что звук доносится из дома, что он – идет от самой земли.
Ольчак садится, вынимает звонящий телефон из кармана Ярецкого, подает Гжесю.
– Нахуй он мне? – спрашивает Гжесь.
– Отпустите его, – говорит Юстина. – Что он сделал, этот человек, кто он? Отпустите его. Отпустите его немедленно, – добавляет чуть громче.
Гжесь размахивается, бросает телефон на дно подвала. Песня обрывается с тихим стеклянным хрустом.
– Из этой ситуации, Юстина, есть два выхода. Либо вы оба уезжаете, либо оба остаетесь, – говорит Гжесь.
Юстина, словно она вышла из паралича, рвется вперед, я подхожу к ней, пытаюсь коснуться, но она меня отталкивает, приближается к Ярецкому, приседает над ним, прикладывает руку к его ладоням, все еще связанным грязным буксировочным тросом. Когда прикасается к тросу, он начинает плакать. Плачет тихо, одним только телом, которое трясется так, словно вот-вот только вышло из холодной воды.
Она сейчас это поймет. Или нет. Тогда поймет лет через десять.
Поймет, когда ей нужно будет понять.
Гирлянды. Деревья.
Соборы.
– В любом случае, ты все это забудешь, – говорит Гжесь.
– Что вы, нахер, делаете? – спрашивает Юстина сквозь слезы: дрожит так, словно плач пытается подбросить ее в воздух.
– Добиваемся справедливости, – говорит Гжесь.
– И другой справедливости нет, – Каська делает шаг в сторону дыры и сплевывает в ее квадратную черноту.
Где-то неподалеку начинает лаять собака. Потом к ней присоединяется еще одна, словно стоящая на холме. И еще одна, и еще.
– Вы это делали. С самого начала, – говорит Юстина. – Делали это с самого начала.
Нас окружает целая армия собак, целое кольцо, хоровод. Их не видно, но слышно так, что они почти проникают в мою голову. Словно каждый лай порождает следующего лающего пса, и так по кругу. Спрятанные в лесу, невидимые, скрытые в темноте, они кружат в воздухе.
– Вы бросили сюда Берната. Но он сбежал от вас, – ладони Юстины порхают над Ярецким, не понимая, что следует сделать.
– Не сбежал. Оттуда невозможно сбежать. Как бы ты оттуда сбежала, скажи мне, – Гжесь поворачивается в сторону Холма. Псы с каждой секундой лают все громче. Через минуту их лай заполонит все.
– Мы отпустили его, так как отец хотел, чтобы его нашли, – Гжесь стоит над ним, со стороны выглядит так, словно бы он их охраняет. Кладет Юстине руку на плечо. Она ее сбрасывает.