– Чтобы переложить вину на невиновных людей, – говорит Юстина.
– Да говно засранное, а не невиновных! – кричит Ольчак. – Они дом вам сожгли! Угрожали вам!
– И чтобы выиграть выборы, – говорит Юстина.
– Отец не хотел никаких выборов, – говорит Гжесь. – Хотел справедливости.
– Сделал этот референдум, чтобы отвлечь внимание, сделать из себя жертву, – Юстина перестает плакать. Говорит четко и звучно. Слова ее остры, взмахи бритвой в воздухе. И только ее слова и заглушают лай собак.
Юстина не понимает. Я бы очень хотел ей это объяснить, но нет такой необходимости.
Есть люди, предназначенные исключительно для выполнения того, что неминуемо. У них своя честь ассенизаторов.
– Они убили ту девушку и изнасиловали ее, Юстина. Закинулись наркотой и просто сделали это, – говорю я.
– Вы пойдете в тюрьму, – говорит Юстина громче.
– Отец и так в тюрьме, – пожимает плечами Гжесь.
– Чтобы притворяться невиновным. Он в тюрьме, чтобы все думали, будто он невиновный, – отвечает Юстина.
– Отцу нет дела до того, кто и что думает, – не знаю, говорю это я или Гжесь.
Мой брат позволяет ей встать, а она бессильно уступает ему. Гжесь снимает куртку, снимает толстовку. Стоит в одной футболке, старой, застиранной футболке «Металлики», потом снимает и ее тоже.
Разрывает футболку напополам. Трясется от холода, я подаю ему бутылку водки, он отпивает глоток. Аккуратно разворачивает Юстину спиной, поднимает ее руку, она орет от боли, из разорванной футболки Гжесь завязывает ей на шее перевязь. Берет у меня бутылку, подает Юстине.
– Пей, – говорит.
– У вас же дети. Сука. Психопаты. Ебаные психопаты. У вас же дети, – говорит Юстина, и отталкивает поднесенную к самому ее лицу бутылку.
Мы в Яжембове. Я и Дарья. Мы стоим голыми в озере, по пояс. Весь мир зеленый и пахнет илом и кожей.
– Откуда вы это знаете? Откуда вы это вообще знаете? – Юстина держит здоровую руку за головой. Глаза ее кажутся в темноте двумя черными кругами.
– Молодой Бернат, – отвечает Каська. – Молодой Бернат рассказал. Три года назад.
Юстина поворачивается в ее сторону.
– Это ее сестра, – говорю я.
Гирлянда состоит из добра и зла. Переплетенные, они всегда движутся вперед. Создают прямую. У них нет ни начала, ни конца. У них нет никаких точек.
Трусить – значит пытаться остановить неминуемое.
Это бессмысленно. Я не чувствую страха.
Гирлянды. Деревья. Соборы.
– Молодой Бернат пришел в бар, в «Андеграунд». Он тогда расходился с женой, та забрала ребенка. Остался со мной в баре, это, кажется, был вечер вторника. Начал пить и плакать, что порой случается, когда клиенты сидят сами – тогда пьют и плачут, – Каська говорит совершенно равнодушным голосом, словно читает продавщице список покупок.