– Признался, – Юстина пытается говорить спокойно, но голос ее дрожит так, словно кто-то трясет ее головой.
– Не мог выдержать, – отвечает Каська и тычет в Ярецкого ногой. – Этот говорил, что его отец все порешал. Что молодой Бернат хотел во всем признаться, хотел написать явку с повинной, но отец первым поехал в полицию и сказал, что у сына нервный срыв, что, мол, его подруга, что может нести всякую чушь. Бернат говорил, что покаялся, думал, что ксендз сумеет что-то сделать. Что пойдет в полицию. Что выдаст его. Но ксендз же, известное дело, был братом его отца. Дал тому понять, что обо всем знает. Сказал, что молодой Бернат поговорит об этом с Богом на Страшном суде. И что должен теперь до конца жизни делать хорошее. Так сказал брату.
– Но ты в полицию не пошла? – спрашиваю я.
– Естественно, пошла, – отвечает Каська. – Мне дали пончик, как раз был Жирный четверг.
– Миколай, – Юстина поворачивается ко мне. Делает это слишком резко. Шипит от боли.
– Прости, что мы тебя обманули, Юстина. Что тебе пришлось написать ложь в тех статьях. Но иначе не было бы дела, – говорит Гжесь, словно самому себе.
– О господи, помогите! – скулит Ярецкий. – Люди, помогите, помилуйте!
Квадратные дома в районе Дарьи, рассыпанные ладонью пьяного великана, маленькие квадратные дома, и там мать Дарьи, стонет в коридоре.
Гизмо просто ходил неподалеку. Ходил и выл. Ходил и выл, чтобы нечто оставило его в покое. А перед этим окунул руки в кровь. Мацюсь окунул ему руки в кровь, что стекала на тротуар.
– Их отец спросил меня, когда я пришла к нему: «Кася, как я могу в это поверить, ведь я не могу просто на слово», – Каська закуривает сигарету.
Подходит и подает одну мне, а потом – Юстине.
Псы на минутку перестали лаять. Тишина – мощная и чистая.
– А я сказала: «Господин Томаш, вы не должны верить мне на слово», – громко говорит Каська.
– Сюда! – кричит в темноту Гжесь. Кто-то оттуда выходит. Появляется фигура в свете фонаря. Это Ведьмак. Идет медленно, что-то тянет его к земле. Он держит две большие белые пластиковые канистры.
– А их отец ответил: «Нет, ну, мы должны этим заняться, Кася». Он так всегда говорил. Каждому, кто к нему приходил. За помощью. На любую просьбу. Так говорил: мол, мы должны этим заняться.
– Миколай, – снова произносит мое имя Юстина. – Миколай, сделай что-нибудь. Сделай что-нибудь, так ведь не может быть. Чего-то такого не может быть.
– Не могу ничего сделать, любимая, – говорю я.
– Миколай.
– Я очень сильно хотел, чтобы это случилось, – говорю я.
Так должно было случиться с самого начала. Тогда, на площади Спасителя, я лежал, а она стояла. В этом и состоял наш брак. Это было его содержание. Теперь поднялся я.