Когда недавно, в тюрьме, я прижал отца к стене, в его глазах что-то блеснуло. Это было удивление.
– Если ты не уйдешь со мной, я уйду одна.
– Справедливости не существует, пока ты не отмеряешь ее сам.
Я глотаю воздух. Он на вкус как исполнившаяся мечта.
– Юстина, можешь уйти, можешь оставить своего мужа, но ты не пойдешь ни в какую полицию, – говорит Гжесь.
– Сука, давайте это закончим, – добавляет Каська.
– Подумай о тех сукиных детях. Подумай о том, что это – именно оно. Что если кто-то когда-то не закроет их в подвале, они продолжат делать это, продолжат обижать детей, пока не сдохнут. Подумай об этом.
Тогда, под кинотеатром, Каська была права.
– Это убийство, Миколай. Что вы делаете? Что вы делаете? – ее крик превращается во всхлип.
– Прежде всего, нельзя трусить, – отвечаю я.
– Хватит! – крик Гжеся – это кулак, который разбивает все другие звуки. Замолкаем мы. Замолкают псы.
– Пойдем, – говорит он Ведьмаку. Тот подходит. – Это будет просто, – Гжесь смотрит на Ярецкого как на предмет. В его глазах тот уже мертв.
– Не хочешь спросить его – почему? – смотрит он вдруг в мою сторону.
– Нет, – качаю я головой. – Это не имеет значения.
– Точно? Каждый говорит что-то интересное. Что сказал молодой Бернат, а, Ольчак? Что он сказал? – Гжесь и Ведьмак поднимают Ярецкого. Тот начинает вырываться, Гжесь крепко удерживает его, а Ведьмак хватает за другую руку.
– Что он мог сделать все. Что чувствовал себя так, словно бы мог сделать все. Или как-то так, – говорит Ольчак.
– Миколай, пойдем со мной. Пойдем! – кричит Юстина.
– Мне некуда идти, – отвечаю я согласно с истиной.
Хватает и легонького толчка – Ярецкий падает с четырех метров на землю. Слышен хруст. И вопль. Кажется, он упал на больное бедро.
– Ты знаешь, что мы поступаем хорошо, Юстина, – говорит Гжесь.
– «Он скрывает в дланях Своих молнию…» [130] – начинает Ведьмак, но Каська его обрывает.
– Да заткнись уже. Хватит.
– Ты уезжаешь, – говорит Гжесь.
Ведьмак открывает одну из канистр и вливает часть ее содержимого в дыру. Потом останавливается, приседает, ложится на землю.
– Придержи меня, – говорит Гжесю, тот садится ему на ноги. Ольчак подает ему канистру. Ведьмак, на треть перевесившись в дыру, выливает остаток бензина в темноту.
Я подхожу ближе. Становлюсь над краем ямы. Вижу, как бензин обливает плачущего Ярецкого, как обливает другие фигуры, лежащие в темноте. Его капли блестят в темноте как кристаллы.
– Может стоит еще что-то туда бросить, дерево, например, – говорю я Гжесю, но он качает головой.
– Хватит, – говорит он.
– Дай вторую канистру, – откликается Ведьмак.