– Ты пытаешься думать так, как думает Юстина, как думают люди, – сказал Гжесь, отпивая еще пива. Стоял ровно, щурился. Был и оставался человеком, который никогда не горбится, никогда не становится на колени.
– Да, – согласился я.
– Естественно, сука, тут есть разница.
– Думаешь, что мама тоже так считала бы? Что разница – есть?
– Сходи на кладбище и спроси ее.
Он снова сел перед телевизором и махнул, чтобы я присоединился. Сделал звук погромче, но ненамного, я все еще не слышал, что говорят Лиам Нисон и его противники.
Темнота напирала на стекла, на миг мне показалось, что зажженный в зале свет изо всех сил старается ее сдержать.
На экране Лиам Нисон прижимал к полу мужика, который походил на мексиканского гангстера. Мужик хрипел что-то непонятное. Из-за этого мне снова захотелось курить, я вынул еще одну сигарету, но сразу же спрятал ее назад в пачку.
– Будь это хороший мир, тогда, возможно, мы и правда сделали нечто дурное. Но это – не хороший мир, – покачал головой Гжесь.
Темнота немного отступила. Это хорошо, потому что в какой-то момент мне показалось, от нее лопнут стекла.
– А если кто-то узнает? – спросил я. Пришлось задать этот вопрос.
– Мы залили все бетоном. И внутри, и сверху. И присыпали землей.
– А если кто-то узнает?
– Ну, значит узнает. И будет знать. И будет с этим жить. И если не побоится, то пойдет в полицию. А мы пойдем в тюрьму, все. Я, отец, ты. Но так не случится, – покачал он головой.
– Потому что?..
– Потому что случится по-другому, – он обернулся ко мне и оскалился.
И теперь, в новой машине отца, он тоже скалился.
Гжесь сказал мне, чтобы я остановился на перекрестке, за которым была ратушная площадь, по ту сторону от «Андеграунда». Я глянул на часы. Двадцать три ноль-ноль.
– Вы не знаете, что мы делаем? – Гжесь потирает руки, поворачивается к Янеку и Йоасе.
Те качают головами.
– Устраиваем Рождество, – говорит Гжесь.
– Но ведь Рождество уже прошло, – отвечает Янек.
– Ага, но ведь без папы, – кивает Гжесь. И прежде чем дети успевают ответить, выходит из машины и захлопывает дверь. Уже стоя снаружи, оглаживает какую-то секунду дверь машины, словно извиняясь, что сделал это слишком сильно.
– А мама? – спрашивает Янек.
– Мама поехала за папой. Сейчас уже будут. Сейчас будут, и все станет хорошо, – говорит Гжесь.
Сейчас ночь, но в Зыборке светло. Все в нем походит на внутренности большой игрушки, стеклянного шара. Фон из мультфильма. Золотой свет фонарей, переливы не снятых еще гирлянд складываются в подвешенную в воздухе иллюминацию, искусственное полярное сияние. Даже башня евангелической церкви, кажется, светится изнутри, словно ее сделали из чуть подогретого металла. Таким я видел Зыборк, лишь когда мне было восемь, девять лет. Когда мы шли с мамой и Гжесем вечером в магазин, когда заходили по дороге за мороженым или крем-брюле в ресторан «Барбара» на рынке (теперь там магазин белья), когда мама соглашалась, чтобы мы купили себе какой-то ужастик в видеопрокате, и специально просила работающую там женщину, чтобы та перепаковала его в коробку от детского фильма, потому что отец злился, когда мы смотрели неподходящие фильмы. Собственно, Зыборк тогда именно так и выглядел.