– Она позвонила сама. С другого номера, – добавил я.
Каська ничего не ответила. Ждала, что я скажу дальше.
– Позвонила сама с другого номера и сказала, что через какое-то время пришлет мне бумаги на развод. Что просит меня решить дело без суда. Что она может отдать мне квартиру, что кредит будет уплачиваться сам, что если я ее сдам, она не хочет получать денег. Что у нее все нормально и чтобы я больше с ней не контактировал.
– Ты ведь ничего ей не сделал, – говорит Каська.
– Не знаю, сделал или нет, – я смотрю на нее.
– Но ведь ее тут нет больше двух месяцев. Вы не вместе. Вы наверняка не вместе с того момента, когда вы сюда приехали, – говорит она тихо.
Рассказывать об этом неловко, стыдно и горько – словно ешь прокисшее тесто. Это как признавать поражение. Я знаю, что Каська хочет все услышать, что для нее это добрая весть, я вижу это по ней, хотя она усиленно пытается это скрыть, сделать вид, что ей все равно. Каська, возможно, желает все услышать, но я не хочу об этом говорить.
– Она сказала, что желает обо всем забыть. Что окончательно хочет забыть обо мне и о Зыборке. Что никому не скажет, что она видела – если я дам ей, что она хочет.
– Развод без суда, – говорит Каська. – Ты не можешь дать себя шантажировать.
– Это ответственность. Я чувствую ответственность, – говорю я.
– Если бы она так глубоко верила в то, что мы поступили плохо, она давно бы уже пошла в полицию, – замечает Каська.
– Может, она все еще хочет меня уберечь, – отвечаю я.
– Да хрен там. Просто она с кем-то и не хочет проблем. Она с тем типом, с которым тебе изменила, – говорит она, всматриваясь в лес так, словно ожидая кого-то, кто должен выйти между деревьев.
– Только не говори мне того, что отец и Гжесь. Что все будет в порядке, – прошу я.
– Все будет в порядке, – отвечает она. – Потому что это не зависит от нее.
Я улыбаюсь Каське. По крайней мере, она перестала делать вид, что переживает.
Это было у нее дома. В комнате Дарьи. В той самой комнате.
Сейчас она жила там сама, старшая сестра приезжала к ней из универа раз в пару недель. Мой отец помог поместить ее мать в психиатрический госпиталь. Каська могла уехать, но все еще этого не сделала. Почти каждую ночь я приходил за ней после работы к «Андеграунду». Ждал перед входом, а потом провожал домой. Это стало определенным ритуалом, нужным, кажется, и ей, и мне, я мог выйти из дому, проветриться и прийти в себя, поговорить с кем-то еще, кроме Гжеся, Агаты и отца. Порой, на выходные, Каська заходила к нам на обед. Отец все еще хотел устроить ее в пекарню, но она все еще ему отказывала. Говорила, ей нравится делать то, что она делает. Он не давил. Словно знал, что будет так, как он задумал.