В правлении колхоза я застал Назаршо, Вахида и незнакомую женщину в новеньком синем пальто и белом платке.
— Давно мы тебя не видели, комиссар, — приветливо встретил меня Назаршо. — Знакомься, Петр Андреевич, — представил девушку Вахид, — наша учительница ликбеза Иранак Муссоева.
— Вот хорошо, в кишлаке два учителя, — сказал я, пожимая руку учительнице.
— Хорошо-то хорошо, да только не вовремя я прибыла, — сказала Иранак. — Хлеба и так не хватает, а тут еще один рот.
На меня с тревогой смотрели карие узкие глаза.
В кибитке правления было довольно холодно, хотя здесь и стояла железная печь с ржавой перекошенной трубой, выведенной через окно во двор.
Я вышел из правления и направился к медпункту, который организовали Назик и Савсан. Точнее, медпункт организовала Назик. Она взяла на себя добровольно обязанности медсестры, а Савсан ей помогала.
На краю кишлака стояла побеленная, чистенькая кибитка. Я прошел по дорожке, вырытой в снегу до самого порога, и толкнул дверь. Внутри кибитки было уютно, чисто и тепло.
Савсан и Назик мыли ребенка.
— Посмотрите, какой бутуз красивый! — Савсан подняла мальчика на руки и стала вытирать полотенцем, потом надела на него длинную, до пят, рубашку и отдала матери, которая закутала малыша в ватное одеяло и ушла.
— Водой пока лечим, — сказала Назик. — Матери месяцами не купают детей, вот мы приучаем их: специально корыто завели.
Савсан была в белом халате, который ей очень шел. Только сейчас я заметил ее новую прическу и немало удивился. Красивые, длинные косы были обрезаны, и волосы, как у Назик, по-мальчишески зачесаны назад.
— Савсан, а где твои косы? — воскликнул я.
Девушка смутилась, покраснела.
— Комсомол прическа. Я — комсомол. — Она с некоторой растерянностью ткнула себя пальцем в грудь. — Разве плох?
— Нет. Красиво… Ты какая-то совсем новая, — проговорил я неуверенно: мне было жаль ее чудесных кос; в ней теперь было что-то мальчишеское, задорное.
Но это не все. Савсан сбросила халат, и я ахнул. Она была в русском платье из темного ситца, чулках и валенках. Передо мною стояла Савсан, которую невозможно было узнать.
— О, Савсан у нас стала совсем городская! — весело воскликнула Назик, глядя на девушку, как глядит, должно быть, художник на созданную им и нравящуюся ему картину.
Скрипнула дверь, и на пороге появилась женщина в темном халате, согнутая, робкая. Это была совсем еще молодая женщина, но я вначале принял ее за старушку. Голова ее была закутана цветным платком. Только через щелочку блестели глаза. Она прихрамывала. Савсан и Назик усадили ее на скамейку. Пациентка с ужасом посмотрела на меня.