В опочивальне сидела рядом с постелью мужа княгиня, держала его за руку. Когда Чекмай вошел, руки разомкнулись. Негоже, чтобы посторонний, хоть и столь близкий князю, видел супружеские нежности.
— Матушка Прасковья Варфоломеевна, — сказал Чекмай. — У меня до тебя дельце.
— Сказывай, — велел князь.
— Невеста нам надобна…
— Господи Иисусе, дожил до светлого дня! — развеселился князь. — Ну, жена тебе сама сыщет достойную невесту и сваху зашлет. На крестины не забудь позвать!
— Да не мне — Гавриле!
Чекмай объяснил: не то чтобы разочаровался в воспитаннике, а просто не желал, чтобы воспитанник, тщась повторить его жизненный путь, оказался для такого пути слабоват духом.
— Он невесть в каком поколении из подьячих, ну так и служит пусть в приказе. Там ему самое место, — завершил Чекмай. — Может, даже в Разбойном. Он знает грамоте, почерк… ну, почерк уж — какой Бог дал…
— А ты как без него? — спросил князь.
— Там ему быть лучше, чем со мной. Да я ж еще не помираю, будем видаться. Может, в крестные к своему старшенькому позовет.
— Так. Ну, матушка, берись за дело, — велел князь жене. А княгине уже самой не терпелось бежать к домашним женщинам, рассказать новость, затеять военный совет.
— В воскресенье зайди ко мне, — сказала она Чекмаю. — Мои девки тебе рубаху шьют, как раз к воскресенью поспеет. Им княжна Зотова узор показала, они перенимают. Она и сама вышивает — хочет тебя хоть как-то отблагодарить.
Когда княгиня вышла, Чекмай спросил князя:
— Не одобряешь?
— Одобряю, — подумав, ответил князь. — Каждый хорош на своем месте, а занимать чужое — Бога гневить. Присмотрись к моему Фролке. Парнишке, кажись, пятнадцатый год. Шустрый… Все на лету ловит…
Чекмай кивнул. Князь лучше его самого понял, что теперь требуется другу, брату, соратнику.
А Гаврила, понятия не имея, что сейчас решается его судьба, и выйдя за ворота — не главные, а те, что на Лубянку, — огляделся по сторонам и направился к Сретенскому монастырю — словно его туда на веревочке потянули.
Он весело поглядывал по сторонам, и было на что — как и сказал Чекмай, на улицу выскакивали девки, перебегали со двора на двор, только длинные косы метались и подпрыгивали, раскачивались красивые косники, привлекая внимание к девичьему стану. И голоса — голоса звенели, словно опустилась на Москву огромная стая певчих птах — скворцов, зябликов, жаворонков.
Было, разумеется, на Лубянке много иного приятного и полезного — и продавцы сбитня расхаживали, и лоточники, у которых на лотках под чистой холстинкой — разнообразные пироги да калачи, и продавцы свечек со своими коромыслами, на которых болтались связанные фитилями по дюжинам большие и малые свечки. Но Гаврилу более привлекали девки.