— А хорошо ли кормится? — спросил Гаврила.
— А тебе на что?
— Хозяина доброго ищу. Может, и мне к какому тележнику пристроиться?
— Ты, молодец, не тележника ищи, а к купцу нанимайся, — сказал дед. — Потому — у Янушка с Данилом какие-то свои счеты, Данило ему хорошо платит. Тебе так платить никто не станет.
Больше вопросов Гаврила не задавал — чтобы дед не встревожился. Он еще покрутился в окрестностях и пошел на Лубянку — докладывать Чекмаю о розыске.
— Янушка я не видел, и он ли изображен на иконе — пока неведомо. Но особа подозрительная. Вряд ли тележник платит ему столько, чтобы он хороший дом с садом нанимал и бабу свою так богато водил…
Красивая молодая женщина, которую увидел на том дворе Гаврила, забравшись на забор, была среди бела дня, когда все хозяйки одеты в смирную одежонку, наряжена так, словно на свадьбу собралась, и слонялась без дела, покрикивая какой-то незримой Феклушке, что пора пироги в печь сажать.
— И то, что он лишь зимой и летом куда-то пропадает, тоже о многом говорит. Летом дороги сухие, зимой — укатанный зимник, все обозы тянутся к Москве в эту пору, а в распутицу мало кто путешествует, даже ради великой выгоды. Так вот — более ты туда не пойдешь. А пойдет Мамлейко. Он бабам нравится, хоть и плешивый… Он поболее твоего разведает… Да что ты скис? Ты сделал немало — мы знаем, что этот Янушко нам нужен! Для тебя будет иное дело.
А какое — Чекмай не сказал.
Гаврилу опять усадили делать выписки из столбцов и сверять их.
На следующий день Ластуха побывал на Дмитровке, кое-что разведал и знакомства свел, а на обратном пути наведался в храм, где служил пономарем, — объяснить настоятелю, что жив, не помер, решал послужить в ином месте.
Оттуда он поспешил на княжий двор.
Чекмая он обнаружил возле строящейся новой конюшни. Тот костерил плотников на все лады: отчего сразу не сказали, что доски привезены скверные, чего ждали?
— Истреблю! — гаркнул он напоследок. — Сучковатые доски сложить вон там! За два дня, что молчали, платы не получите!
Ластуха, усмехаясь, ждал, пока Чекмай, нагнав на плотников страху, угомонится и повернется к нему.
— Ну, что? — спросил Чекмай. — Что там, на Дмитровке?
— Пока — ничего такого, о чем бы стоило твоей милости доносить. А вот кое-что иное имеется.
— Сказывай.
— Был я в том храме, где пономарствовал, где меня Бусурман отыскал, и натолкнулся на бабу, что просила Господа покарать лиходея Серебрянника. Так вот, Чекмаюшко, Гуляй Серебрянник точно шалит где-то на Звенигородской дороге. Искать его там — все одно, что иголку в стоге сена. Но кое-что мне та баба все же поведала…