И подумал он на сон грядущий, что Мамлей — не дурак: где нашел подходящую бабу, там ее тут же и уговорил. Павлику Бусурману и искать не надо — от огненного взора его черных глаз молодые женки рассудок теряют. Смирной ничего такого не желает; он до того зол на жену, что во всякой бабе видит теперь исчадье адово. Гаврила…
Не может такого быть, чтобы Гаврила вел монашеский образ жизни, подумал Чекмай; он, видно, более ловок, чем кажется…
И с этой мыслью набегавшийся за день Чекмай наконец заснул.
Утром, прочитав молитвенное правило в крестовой палате, Чекмай вышел на гульбище. День начинался прекрасно, солнышко светило вовсю и уже пригревало. И на самом солнечном месте уже стояли Ермачко Смирной и Гаврила с развернутыми столбцами в руках.
— Вот, гляди на просвет, — сказал Ермачко Чекмаю. — Вот, видишь, тут подчищено, и тут, и тут…
— Подчищены числа?
— Да.
— Для чего?
— Кто его знает… Поверх подчистки другие написаны. Это стоимость похищенного. Для чего-то надобно показать, что она более, чем на деле, или менее… А вот, глянь, имя подчищено. Написано по подчистке «Казарин», а что там раньше было — одному Богу ведомо. И для чего…
— А для того, что тот, из кого сделали Казарина, сдается, видел в лицо Мишуту и мог бы опознать, — быстро проглядев развитый столбец, сказал Чекмай. — Семь букв, что ли… это может быть все, что угодно…
На гульбище вышел Никишка.
— Тебя князь кличет, — хмуро сказал он Чекмаю.
— Остолоп. Кто так говорит? — напустился на парнишку Чекмай. — Не князь, а его княжья милость. Тебя еще учить и учить вежеству. Можно подумать — в лесу родился, пню молился!
Никишка насупился.
— Меня его княжья милость спросит — ты что ж за невежу на мой двор привел? — добавил Гаврила. — Что мне отвечать?
— Ступай, доложи — сейчас буду, — велел Чекмай.
Никишка ушел.
— Я уж не рад, что его сюда определил, — пожаловался Гаврила. — А все Авдотья! Правильно мне матушка говорила — портит она сына, портит!
— Настасья баба толковая. Зря не скажет, — заметил Чекмай. — И наш Митька за ней, как за каменной стеной!
Гаврила расхохотался, и даже Ермачко, нравом — вечно скорбный и шуток не желающий понимать, усмехнулся.
Потом Гаврила и Смирной, поевши, снова взялись за работу. А к Чекмаю пришел Павлик.
— Что велишь делать? — спросил он.
— Добеги до той проклятой мыльни. Может, в окошке еще какая веревочная грамота лежит. Да осторожнее. И покрутись вокруг Супрыгина двора. Там непременно должны быть бабы. Как заметят, что ты мимо ворот похаживаешь — сами придумают, как с тобой потолковать. Сам Супрыга спозаранку в приказе, но у него непременно есть жена и еще какие-то женки в хозяйстве. На месте разберешься. Деньги у тебя есть?