— На печатный пряник хватит! — весело отвечал Павлик. Пряник был неизменным средством улестить красавицу.
Потом Чекмай проводил князя — тот в сопровождении двух молодцов, Фролки и Тришки, поехал в Кремль. И тут же к нему подошел Мамлей Ластуха.
— Хочу на Дмитровку сбегать, к моей Феклушке. Может, Струсь наконец объявился. Хоть погляжу на него, окаянного.
— Беги, друже.
Чекмай думал спуститься в каменный погреб под новым зданием, поглядеть, не выступает ли из земляного пола вода, потом — принять счетом привезенные с Лубяного торга бревна, потом — оглядеть работу плотников. Но очень скоро за ним прислали человека из Разбойного приказа. И он поспешил к князю.
В сенях Разбойного приказа сидели люди в окровавленной одежде. Чекмай сразу направился к столу, в торце которого сидел князь.
— На Калужской дороге разграбили обоз, — хмуро сказал князь. — Верстах в десяти за Обнинском. Увели телеги и лошадей. Эти люди пешком шли в Кремль. Будь при том, как подьячие станут отнимать от них сказки. Я уж послал за лекарями.
— И то будет исполнено.
Двое подьячих, расспрашивая пораненных купцов и обозных мужиков, составляли черновую запись челобитной. Чекмай сидел там же, глядел и слушал. Что надобно — запоминал.
Потом он сам поговорил с ограбленными. Он хотел знать — кому было известно, что в Калуге собирается небольшой обоз. Ему ответили: да, поди, вся Калуга знала. Затем он спрашивал, было ли среди похищенных товаров что приметное.
— Да что ж там могло быть приметного?! Мешки как мешки! — отвечали ему.
— Только мешки пропали?
— Зерно, что в мешках! А какая примета у зерна?..
Оказалось — ничего более налетчики не тронули.
— А кони? — продолжал допытываться Чекмай.
— Кони как кони…
И тут молоденький парнишка, чья кудрявая голова была обвязана рукавом от рубашки, вскочил.
— Кобыла! Пегая кобыла!
— Что — кобыла? — спросил его пожилой купчина.
— Хер во лбу!
От такой приметы много чего повидавший Чекмай даже дара речи лишился. Оказалось — белые проточины на кобыльей морде меж глаз образовали отчетливую букву «хер» — так, как ее опытные писцы старательно выводят. Парнишке дали бумагу с пером, и он изобразил, как мог, эту примету.
— Вожак, стало быть, на той кобыле ехал? — уточнил Чекмай.
— Может, и вожак. Громче всех кричал…
Ничего более вразумительного ни подьячие, ни Чекмай от пострадавших не добились. Налетели на них лихие люди, рожи замотаны тряпками и заместо колпаков обвязаны тряпками, поскидывали с телег возчиков и купцов с подручными, кому-то зубы выбили, кому-то голову кистенем разбили. И угнали обозные телеги. До того ли было, чтобы их разглядывать?