Потом князь отослал Чекмая домой.
Чекмай шел угрюмый. Столько времени потрачено на возню со столбцами — а толку? Одно лишь поняли — во многих столбцах Земского приказа содержится вранье.
Его нагнал Павлик.
— Поспешай… — шепнул и побежал вперед.
Когда Чекмай вошел на княжий двор, Павлик ждал его у крыльца.
— Дорошко Супрыга недавно женился, взял молодую, а сам — пень трухлявый, — сообщил Павлик. — Я с той женкой перемигнулся, она глаз не прячет, усмехается. Поем — пойду к вечерней службе в их приходский храм. Думаю, она догадается, что и ей там быть надо… По дороге куплю ей пряник. Чекмай, что стряслось?
Чекмай рассказал.
— Знатная примета… — проворчал Павлик. — А кто при обозе был? Ведь обыкновенно для охраны людей нанимают.
— Тех, кто был, оставили в селе Фоминском — не могли ж их на руках до Москвы нести. Чуть живы.
— Чекмай! А ведь налетчики знали, кого до смерти бить! — воскликнул Бусурман. — Им кто-то из Калуги весточку послал. Чекмай! Пусть бы Ермачко поискал в столбцах все, где поминается Калуга!
— Опять всю эту гору перерывать? Уйди, Бусурман, и без тебя тошно. Потом потолкуем…
Чекмай был зол неимоверно. Обругал ни в чем не повинного Климку. Рявкнул на бежавших через двор кухонных баб: «Истреблю!» Увидел, как Никишка дразнит цепного пса, — пригрозил выпороть, потому что пес — труженик, а Никишка — дармоед. Словом, всем досталось.
Гаврила, видя, что Чекмай сильно не в духе, спрятался в новом доме. Заодно он поискал уголок, куда можно было бы привести Федорушку. Нашел в одной из комнат широкую лавку, уже полностью готовую к употреблению, на ней даже лежали войлоки. Их туда стащили работники, чтобы поспать после обеда, как оно русскому человеку привычно. Гаврила эту лавку одобрил.
Вечером, когда почти стемнело, Чекмай устроил совещание со Смирным, а Гаврила побежал к Федорушке. Посвистел у калитки, она и вышла.
Принарядилась Федорушка — надела вышитую рубаху из дорогого заморского полотна, с длинными рукавами — ежели их распустить, то до земли достанут, но она их собрала складками и скрепила жемчужными зарукавьями. Поверх рубахи — сразу черную однорядку, вдев руки в рукава и застегнув ее на серебряные пуговицы донизу. На голову же поверх волосника Федорушка накинула черный плат и стала похожа на монашку.
Этот странный ночной наряд не смутил Гаврилу — разумно же, что женка, идя на любовную встречу, хочет, ежели придется прятаться, остаться незамеченной. Он отдал Федорушке заранее припасенный пряник — без подарка укладывать женку в постель как-то совсем негоже. Потом взял за руку и повел к княжьему двору, к садовой калитке. Шли они быстро и молчали — о чем говорить, когда и так все ясно?