— Ты, матушка, своих девок и баб защищаешь? — спросил князь.
— Защищаю! Ни одна, коли ее Господь вовсе ума не лишил, не пойдет на злодеяние, разрядившись, как под венец!
Комнатные женщины и девки разошлись по углам и оттуда со страхом глядели на князя и Чекмая.
— Княже, звучит убедительно, — подал голос Чекмай. — Девки, женки, коли кому что про это дело ведомо — потихоньку ко мне подойдите и шепните. При его княжьей милости вам, может, стыдно говорить, а я — попроще, меня бояться не след.
— Или ко мне подойдите, шепните, — добавила княгиня. — Но если которая-нибудь дура вздумает товарку свою оклеветать и под шумок счеты свести… Вы меня поняли!
— Делай, как знаешь, — сказал жене князь и пошел прочь из опочивальни, Чекмай — за ним.
Они вернулись в крестовую палату.
— Чекмай, ты хоть разумеешь, кто против нас? — спросил князь. — А я могу его себе вообразить. Это человек непростой, ехидный и язвительный. Ведь ничего более не тронули — только саблю вынесли. Этим он желал сказать: не лезьте в наши дела, не то иным разом потерей сабли не отделаетесь.
— Это понятно… Но мы как раз в его дела вмешаемся. Княже, давай отправим княгиню с детками прочь отсюда! — предложил Чекмай. — Ночью вывезем и спрячем. Если тот лиходей поймет, что мы ему уступать не намерены… Не вышло бы дурна… Всякое может случиться…
— Ты прав. Но берешься ли проделать это совсем тайно? Узнав, что княгиня и дети спрятаны, он поймет, что мы объявили ему войну.
— Так… Поймет… Он хитер, да и мы не дураки! Есть кем подменить княгиню! Помнишь Ульянушку, жену Глеба-богомаза? Сперва мы ночью тайно приведем ее с детками, у нее трое, деток — в светлицу…
— Глеба-богомаза я отлично помню. Он за такую выдумку шкуру с тебя спустит и не поморщится. Чекмай, ты уж прости — я сам отец и другого отца понимаю.
Чекмай насупился.
— Придумывай иное! — велел князь.
— Иное на ум нейдет… — строптиво отвечал Чекмай.
Князь его отлично разумел. И потому не задавал самого простого вопроса: кто из дворни или комнатных служителей стакнулся с налетчиками? Князь знал: Чекмай и сам над этим ломает голову.
Саблю непременно вынес кто-то из своих и передал людям Мишуты Сусла, или атамана Густомеса, или Мосяги Блинника, или кого иного из той же разбойной братии.
Кто?..
Нет хуже, чем на войне обвинить в измене человека невиновного. Это они оба прекрасно знали. Пока станешь с ним разбираться — упустишь виноватого… Да и много беды может наделать несправедливо обвиненный человек.
— Пойду я, — хмуро сказал Чекмай.
— Ступай. Стой…
Князь подошел к нему и взял его за плечи.