Избранное (Замятин) - страница 29
— «Забиться бы куда-нибудь, залезть в какую-нибудь щель тараканом…»
Но некуда: двери замкнуты, окно запечатано тьмой.
Нелегкая, что и говорить, у Барыбы служба. Да зато уж Чеботариха в нем все больше, день ото дня, души не чает. Такую он силу забрал, что только у Чеботарихи теперь и думы, чем бы это еще такое Анфимушку ублажить.
— Анфимушка, еще тарелочку скушай…
— Ох, и чтой-то стыдь на дворе ноне! Анфимушка, дай-ка я тебе шарфик подвяжу, а?
— Анфимушка, ай опять живот болит? Вот грехи-то! На-кося, вот водка с горчицей да с солью, выпей — первое средствие.
Сапоги-бутылки, часы серебряные на шейной цепочке, калоши новые резиновые — и ходит Барыба рындиком этаким по чеботаревскому двору, распорядки наводит.
— Эй, ты, гамай, гужеед, где кожи вывалил? Тебе куда велено?
Глядишь — и оштрафовал на семитку, и мнет уж мужик дырявую свою шапчонку, и кланяется.
Одного только на версту и обходит Барыба — Урванку. А то ведь и на Чеботариху самое взъестся подчас. Терпит, терпит, а иной раз такая посчастливится ночь… На утро мутное все, сбежал бы на край света. Запрется Барыба в зальце и мыкается, и мыкается, как в клетке.
Осядет Чеботариха, притихнет. Зовет Польку.
— Полюшка, поди — погляди, как он там? А то обедать зови.
Бежит, хихикая, Полька обратно:
— Нейдеть. Зёл, зёл, и-и, так поперек полу и ходить!
И ждет Чеботариха с обедом час, два.
А уж если с обедом ждет, уж если час святой обеденный нарушает — уж это значит…
Раздобрел Барыба на приказчитском положении да на хороших хлебах.
Встретил его на Дворянской почтальон Чернобыльников, старый знакомец — так прямо руками развел:
— И не узнать. Ишь купцом каким!
Завидовал Барыбе Чернобыльников: хорошо парню живется. Уж как-никак, а должен, видно, Барыба спрыснуть, угостить друзей в трактире: что ему, богатею, стоит?
Уговорил, улестил малого.
К семи часам, как уговор был, пришел Барыба в чуриловский трактир. Ну и место же веселое, о господи! Шум, гам, огни. Половые белые шмыгают, голоса пьяные мелькают спицами в колесе.
Голова кругом пошла у Барыбы, опешил, и никак Чернобыльникова не разыскать.
А Чернобыльников уж кричит издали:
— Э-эй, купец, сюда!
Поблескивают пуговицы почтальонские у Чернобыльникова. И рядом с ним какой-то еще человечек. Маленький, востроносый, сидит — и не на стуле будто сидит, а так, на жердочке прыгает, вроде — воробей.
Чернобыльников кивнул на воробья:
— Тимоша это, портной. Разговорчивый.
Улыбнулся Тимоша — зажег теплую лампадку на остром своем лице:
— Портной, да. Мозги перешиваю.
Барыба разинул рот, хотел спросить, да сзади толкнули в плечо. Половой, с подносом на отлете, у самой головы, уж ставил пиво на стол. Галдели, путались голоса, и надо всеми стоял один — рыжий мещанин, маклак лошадий, орал: