Артур. У него своя жизнь. Вот пусть так и остается. Поправится — и вперед на небосклон. Сиять.
А вот интересно, что никому из ворвавшихся в мою жизнь за эти сутки не пришло в голову позвонить. Ну, хоть для приличия, поинтересоваться: готова ли я кого-то принимать? Хочу хоть кого-то видеть.
Забавно.
Я неторопливо шла по Москве, окунувшись в успокаивающую меня суету, чьи-то улыбки, чье-то раздражение. В огонь реклам и новогодние украшения, которые отчего-то еще не сняли. Так что столица сияла по-прежнему как новогодняя елка.
И это успокаивало.
Побродив пару часов, поужинав в любимом ресторанчике, отправив смску дочери о том, что домой не приду, я неожиданно для себя самой оказалась на Большой Дмитровке, около родного театра.
Он, как и всегда, был полон. Все блистало. Вечерний спектакль уже начался. Сегодня, к сожалению, без моего участия.
Зато вот завтра «Летучая мышь», моя самая любимая. Моя самая первая.
Я тихонько вошла через служебный вход, никем не замеченная добралась до гримерки со своей фамилией. Села на родной продавленный диванчик, повздыхала. Поднялась, заварила кофе.
Если муж — звезда, то твоя карьера строится значительно сложнее, чем тебе бы хотелось. Точнее, даже не так. Если ты замужем, изменять не планируешь и к тому же занимаешься ребенком, то твоя карьера строится… Честно говоря — вообще никак. Это только в восемнадцать тебе кажется, что предложений будет море. Что твой талант настолько всеобъемлющ, что тебя не просто заметят один раз. Тебя не забудут и продолжат предлагать роли. И только потом ты понимаешь, что вот лично ты, Анна Половцева — просто кладезь нерастраченного таланта и упущенных возможностей.
Из которых ты смогла воспользоваться только лишь одной.
Одиннадцать лет назад.
Заболела наша прима, звезда и совершенство. Вечером — премьера. А ты — вечный второй состав, потому что начальство хочет видеть на сцене молодежь, но не уточняет, как часто и на каких ролях О! Как Владлен в то утро дышал огнем и пускал дым из ушей — вспомнить приятно!
«Летучая мышь».
Я улыбнулась, вспоминая, как прыгала от счастья. И мне дали гримерку — личную, пусть и на один вечер. Как я звонила няне. Уговаривала, льстила, обещала. Мысли потребовать, чтобы Артур остался с дочерью — мне просто в голову не пришло. Я позвонила ему после того, как договорилась с няней.
Как сейчас помню его:
— Привет, малыш!
И голос вроде бы радостный, и внимания тщательно отмеряно. Но я понимаю — мешаю. И я тараторю, быстро, чтобы не отвлекать:
— Я сегодня пою Розалинду.
И даже то, что он отвечает буднично, без восторга, как будто я ее пою каждый вечер… Подумать только — даже это мною тогдашней воспринималось как само собой разумеющееся.