До войны В.С. Розов был молодым актером (или студийцем) Театра Революции. Служа в Театре Маяковского, я слышал рассказ о митинге, который этому предшествовал. Один из тогдашних молодых (а в мое время – весьма почтенный артист) произнес зажигательную речь, но сам до военкомата не дошел. Другие дошли. В числе дошедших был и Виктор Розов, который воевал и был тяжело ранен. Мне кажется, в Марке для него сосредоточилась вся ненависть к демагогам подобного рода, и это понятно. Но вообразите себе положение актера, которому суждено сыграть роль так, как она написана. «Отрицательный» персонаж может представлять прекрасный материал, может быть не менее, а более интересным, чем «положительный», объектом для изучения и воплощения. Но лишь в том случае – прошу прощения за банальность, – когда он написан по законам психологии, емко, когда писатель дает себе труд углубиться в познание характера, как это делал Достоевский, создавая Смердякова, как это делал Чехов, писавший профессора Серебрякова или Соленого. Дело не в том, что Розов все-таки, увы, не Чехов, хотя Чехов его любимый драматург. Что Бог дал каждому из нас, не превысишь. Плохо, когда драматург начинает сознательно – или бессознательно, это все равно, – заниматься передержками. Почему средоточие зла в пьесе – пианист? Почему он двоюродный брат? Почему Марк, наконец?
Все это сильно тревожило меня, когда я репетировал ненавистную мне роль в психологической пьесе Розова и в детальной, социально точной режиссуре Ефремова. Я не понимал, как свести концы с концами в плоско и как-то погано написанной роли. Олег убеждал меня, проигрывая куски, проверяя логику. Когда натыкался на порванные звенья, начинал дописывать роль, придумывая словесные мотивировки поступкам Марка. Розов по болванке дорабатывал пьесу: из «рыбы» возникали новые реплики. Все напрасно. Это не привело ни к чему, а только усугубило «подлянку», заложенную в роли. Марк в моем исполнении так и остался функцией, а не живым человеком. И это чувствовал зрительный зал. Критики, писавшие о спектакле, или – в лучшем случае – обходили мое исполнение молчанием, или видели во мне чужака, который еще не освоил методов «Современника». Все это сегодня не стоило бы вспоминать (хотя тогда я переживал), если б не одно обстоятельство, имеющее прямое отношение к моим сегодняшним размышлениям.
Некоторые склонны рассуждать о судьбе Олега Ефремова достаточно примитивно: был Олег современниковский, стал Олег мхатовский. И здесь водораздел. Нет, нет и еще раз нет! Так попросту не бывает. В Ефремове, как в каждом человеке, достаточно неоднозначном и крупном, было заложено разное.