Именно тогда вокруг А.В. Эфроса начали сгущаться тучи: начальство было раздражено его постановками, возникшим к ним огромным интересом публики. Парадокс: казалось бы, чего лучше? После многих лет прозябания в Театре Ленинского комсомола началась настоящая творческая жизнь, радуйтесь! Но – нет. Чиновников от культуры пугала любая неординарность, в которой ей обязательно мерещилась крамола, даже если там ее не было и в помине. Сдача спектаклей проходила трудно, всегда со скрипом, на Эфроса началась настоящая охота в прессе, и все это только увеличивало ажиотаж публики. Мне многие спектакли Эфроса очень нравились, а о спектакле «104 страницы про любовь» по пьесе Эдварда Радзинского я даже написал в газету. Спектакль этот пользовался выдающимся, сенсационным успехом.
Тут, правда, не обошлось без курьеза. Как раз пьеса Э. Радзинского мне не понравилась, но совершенно покорила Ольга Яковлева. Понять, что игра Яковлевой – это и есть Эфрос, я тогда не смог. Только с годами я стал осознавать, что сам актер в редких случаях может выстроить роль без режиссера. Но для такого понимания понадобились годы работы с Эфросом, партнерство с той же Яковлевой на Малой Бронной, понадобилось, чтобы я сам занялся режиссурой и во всей сложности оценил заповедь Станиславского о том, что режиссер должен «умереть в актере». А тогда я написал статью о спектакле, в которой, выделив Яковлеву, как бы противопоставил ее всей постановке, указав, что она во многом играет вопреки партнерам, пьесе и всему остальному. Так я тогда чувствовал. Думаю, что если моя заметка попалась на глаза режиссеру, она вряд ли доставила ему удовольствие…
Но время летело. Эфроса изгнали из Театра Ленинского комсомола и, разрешив взять с собой десять актеров, перевели в очередные режиссеры в Театр на Малой Бронной. Но и здесь не оставили в покое. Первый же поставленный им спектакль – «Три сестры» – вызвал настоящую истерику в прессе. С цепи были спущены главные погромщики – софроновский «Огонек», зубковская «Театральная жизнь» и другие ревнители и охранители, которые наперебой стали выискивать современные аллюзии и крамольные подтексты. После этой артподготовки министр культуры Е.А. Фурцева пригласила мхатовских старейшин – этих держателей вечного патента на право понимать и играть Чехова, и их руками спектакль Эфроса был задушен. Пожалуй, это была самая позорная акция за всю, по крайней мере, послевоенную историю советского театра – руками одних деятелей культуры уничтожалась работа других…
Я к тому времени уже прошел «Современник», поработал с Ефремовым во МХАТе и, когда закрыли «Медную бабушку», понял, что надо уходить. Встал вопрос – куда? И тут я неожиданно получил приглашение от главного режиссера Театра на Малой Бронной Александра Дунаева принять участие в его постановке только что переведенной пьесы Теннесси Уильямса «Сладкоголосая птица юности».