Я понимал, конечно, что в Театр на Малой Бронной я приду не к Дунаеву и не ради Уильямса. В этом театре есть Эфрос. Через общих знакомых попытался выяснить, как отнесется Анатолий Васильевич к моему приходу. Получив обнадеживающий ответ, решился на встречу. Он очень хорошо меня принял, сказал, что для меня есть работа, что он намерен ставить «Дон-Жуана». Тогда он еще предполагал соединить в одном спектакле мольеровского «Дон-Жуана» и пушкинского «Каменного гостя». Одного из Дон-Жуанов Эфрос и предлагал сыграть мне, сразу предупредив, что играть мы будем в двух составах с Николаем Волковым. Я ответил, что для меня это не проблема, я привык так работать. На том и договорились.
Спектакль по Уильямсу не состоялся, но я сразу вошел в работу: репетировал с Дунаевым «Не от мира сего» – почти неизвестную пьесу А.Н. Островского, а с Эфросом – «Дон-Жуана». Он уже отказался от идеи совместить Мольера и Пушкина в одном спектакле, и, как показало время, совершенно правильно.
Теперь мне предстояло работать с Эфросом. Мне было 38 лет, я прошел очень неплохие школы Охлопкова и Ефремова, и за плечами у меня уже был кое-какой опыт. Обычно, встречаясь с новым режиссером, я пытаюсь понять законы, по которым он творит. Стараюсь вписаться в эти законы, не отказываясь от своего предыдущего опыта, но и не ставя его во главу угла. Если уж я пришел к Эфросу, то должен понять: что же такое этот Эфрос и чего он хочет от актеров, чего добивается? Одно дело – видеть результат из зала, другое – понять в репетиционном процессе.
Репетировали мы с Николаем Волковым одновременно, вровень, какой состав будет первым, а какой вторым – не определялось. Но партнеры у нас были разные: у Коли – Лев Дуров, у меня – Леня Каневский. Я понимал, что Дуров и по положению, и по уровню мастерства «первее» Каневского. Кроме того, Волков был порождением Эфроса. Он являлся для Анатолия Васильевича чистым белым листом, на котором ярко проступал его режиссерский рисунок. Я же был разлинован вдоль и поперек, к тому же запачкан разными красками. Да еще местами прорывалось мое собственное, хорошее или плохое, но, надеюсь, весьма заметное индивидуальное начало. И, наверное, Эфросу казалось, что на моем «ватмане» его рисунок проявляется не так чисто. Так что наша с Леней пара с самого начала получила оттенок второго состава, хотя, повторяю, это никак не сказывалось на репетициях. Была интереснейшая, увлекательная работа.
Чем поразили меня репетиции Анатолия Васильевича? Во-первых, полным отсутствием трепотни. В последние годы моей работы в «Современнике», да и во МХАТе тоже, у нас на репетициях было нечто вроде «плебисцита» – делали мало, зато очень много говорили. А это, на мой взгляд, – первый признак распада в театре. Обсуждение роли – безусловно необходимо, но в очень определенной дозе. Актеры (даже опытные и знаменитые) так созданы – стесняются друг друга, боятся совершить ошибку, и под предлогом, что пока непонятно, как играть, что делать, почему надо делать именно так, а не эдак, и т. д., – они, насколько возможно, оттягивают момент, когда надо встать на ноги и начать действовать. В этом смысле то, как Эфрос вел репетиции, – преподавало важнейший профессиональный урок.