Грандиозность его режиссерского решения заключалась в том, что Эфрос увидел в пьесе Мольера ее коренную проблему, которая оказалась необычайно современной в 1972 году, в эпоху развитого застоя: если Бога нет, то все позволено. В этом плане пьеса Мольера удивительно перекликалась с «Утиной охотой» Александра Вампилова – лучшей советской пьесой той поры, уже написанной в те годы, но еще не поставленной на сцене.
Это был удивительно гармоничный спектакль. В нем было гармонично все – и оформление Давида Боровского, и костюмы, и музыка (старинные испанские мелодии и напевы). Спектакль аскетичный, но очень красивый, с подвижными, музыкально-пластичными, какими-то изысканными мизансценами, с точно выверенным темпоритмом.
«Дон-Жуан» – один из самых любимых моих спектаклей, а может быть, и самый любимый из всех, в которых я участвовал. Я любил его даже больше «Женитьбы», хотя очень трудно было выбирать – какому из них отдать предпочтение.
Мы играли в очередь: Волков – Дуров, Козаков – Каневский. Как мне казалось, Эфроса вполне удовлетворяли обе пары, он был доволен моей работой, и тут я пережил маленькую (пока) драму. Надо сказать, что я ни разу в своей жизни не был, что называется, основателем. Ни в «Современнике», где мне понадобились годы, чтобы выбиться в «первачи», ни, конечно, во МХАТе. Не был я «основателем» и у Эфроса. И сам он, и публика, конечно, отдавали предпочтение паре Волков – Дуров (оба были протагонистами Эфроса). Поэтому, вероятно, я и получил от него первое серьезное замечание, которое показалось мне тогда обескураживающим, да и сейчас кажется таким. Он сказал мне:
– Понимаешь, Миша, ты играешь хорошо. Но ты нравишься обывателям. А Коля играет для элиты.
Вся прелесть этого замечания состоит в том, что остается совершенно неясным, что, собственно, надлежит делать актеру, чтобы его выполнить. Вскоре оно привело к практическим результатам: когда спектакль пригласили на международный фестиваль БИТЕФ в Югославию (тогда это было более значительным событием, чем сейчас), то повезли состав Волкова – Дурова. Я перенес этот удар спокойно, так как был занят репетициями своей первой режиссерской работы в театре – спектакля «Покровские ворота». Хотя заноза в сердце осталась. Однако настал час, когда Эфрос снял Волкова с роли. Несколько лет я играл Дон-Жуана один с обоими партнерами, и не только в Москве, но и на гастролях в Финляндии. То ли к тому времени вся элита уже спектакль отсмотрела, то ли Эфрос просто махнул рукой, – так и осталось для меня загадкой.
Как уже сказано, в Театре на Малой Бронной я осуществил свою первую самостоятельную режиссерскую работу. Отчасти к этому меня стимулировала дирекция: в театре была свободная режиссерская ставка. Конечно, у дирекции были свои далеко идущие планы – надо же было кому-то ставить детские спектакли, их требовало управление культуры. Дунаеву ставить детский спектакль было не по рангу, а предлагать такую постановку Анатолию Васильевичу не решался ни главный режиссер, ни директор. Я тоже не чувствовал в себе необходимых для такого специфического дела качеств, но к режиссуре меня тянуло, и я предложил для постановки комедию Леонида Зорина «Покровские ворота». Пьеса, надо сказать, в театре ни особых восторгов, ни возражений не вызвала, и в 1973 году мой режиссерский дебют состоялся. Спектакль имел устойчивый зрительский успех и шел семь лет, пока я сам, уходя из театра, не снял его с репертуара.