В таких случаях, как мне кажется, классика начинает жестоко мстить за себя. Нечто подобное произошло и с «Месяцем в деревне», хотя впоследствии спектакль этот считался очень удачным, его возили в Англию, в Германию; с большим успехом играли в Москве – и всюду была очень хорошая пресса. Но моя душа восставала и сопротивлялась, когда приходилось катать по сцене металлическую конструкцию, крутить ее – одному или со всеми вместе. Мне трудно было судить об этом спектакле изнутри, но потом я увидел его со стороны, когда Анатолий Васильевич сделал его телевизионную версию, к сожалению, очень неудачную. Дело не только в том, что были актерские замены, но телевидение выявило и однотонность, одномерность этого спектакля…
А потом наступил трудный час, проклятый час «Дороги». Вся беда, на мой взгляд, была в инсценировке Вениамина Балясного. Внешне очень эффектная, она как бы восстанавливала планы М.А. Булгакова по переводу «Мертвых душ» на сцену, от которых сам Михаил Афанасьевич впоследствии отказался, посчитав их ошибочными. Просветительский же пафос автора новой инсценировки строился на предположении, что, признав свой замысел ошибочным, Булгаков слукавил, видя, что он не по зубам режиссерам мхатовской постановки. Было решено исправить мхатовскую «оплошность».
Эфрос начал репетировать, и довольно скоро стало ясно, что эта телега неподъемна, что она не может ехать, и не потому, что режиссер бездарен или актеры паршивые, а потому, что сама конструкция абсолютно неверна. И вот тут начались наши длительные, жестокие споры с Анатолием Васильевичем. Мне досталась роль Автора – так она называлась в спектакле. Автором «Мертвых душ», как известно каждому школьнику, является Николай Васильевич Гоголь. Но играть Гоголя (и в этом мы были с режиссером солидарны) было нельзя. Значит, мой персонаж – это некий абстрактный Автор, написавший вполне реальные «Мертвые души», но не Гоголь. Тогда – кто? «Не дает ответа», как сказано у того же автора.
Автор не участвует в действии, но он его комментирует, даже больше – рождает «из себя». По инсценировке, мне приходилось вступать с моим героем в общение, ехать с ним в одной бричке, делиться наблюдениями и т. д. В свою очередь, моему герою была отдана часть авторских наблюдений. Я, в силу своего характера, все время встревал: говорил, к примеру, что не может Чичиков быть равен Автору по интеллекту, а в инсценировке получалось именно так, поскольку Чичикову были переданы некоторые мысли Гоголя. Получалось, что не только Автор комментирует поступки своего персонажа, но и персонаж не прочь высказаться по поводу сотворенного Автором. В этой пьесе Гоголь стал похож на какого-нибудь помещика Костанжогло – идеалистически настроенного героя второго тома «Мертвых душ». Происходило двойное оглупление Автора, оправдывать которое в спектакле должен был, увы, я.