Взять, к примеру, эпизод с «птицей-тройкой». Он вызвал у меня особенно ожесточенный спор с Эфросом. Я говорил, что сам понимаю, куда «прискакала» Русь, и знаю, разумеется, остроумное и во многом провидческое мнение, что мчит Русь-тройка не кого-нибудь, а Чичикова. Однако, если вслушаться в интонацию, с которой написан Гоголем этот монолог, то станет ясным, что автор верит в эту Русь, перед которой «сторонятся, давая ей дорогу, другие народы и государства». И произносить этот монолог надо именно с его верой в эту Русь. А слова «Дай ответ…» – не более чем риторические, которые и не предполагают каких-то возражений. И уж во всяком случае, не могут звучать в устах Автора как крик отчаяния, чего от меня требует режиссер: «Дай ответ! Дай ответ! Не дает ответа…» Этот монолог у Гоголя – не истерика, а патетика! А мне на это возражают: так вы ведь не Гоголя играете! А – кого? А автора, который и т. д. – словом, по кругу и до бесконечности… В инсценировке этот монолог дан в финале первого действия, после того, как Автор «нахлебался» картин русской жизни и впал в полное отчаяние. Я чувствовал, что мы вступили в неравную борьбу, и говорил режиссеру: «Анатолий Васильевич, Гоголь превыше нас, он отомстит…»
Так, к сожалению, и произошло. Работали очень долго – два года, и ничего не получалось. Отношения стали сложными, конфликты Эфроса с исполнителями участились. Актеры начали покидать театр, я еще держался дольше других. Ушли Петренко, Даль, Любшин, Коренева. Два года я пытался доказать Эфросу, что все попытки, адские усилия самого Анатолия Васильевича, наши старания мучительны не оттого, что мы не способны выполнить его режиссерский рисунок, а от антигоголевской по сути, претенциозной, надуманной, «химической» инсценировки Вени Балясного. Нет слов, в нашем деле энергия заблуждения способна творить чудеса, но только в том случае, если перед нами – нагромождение химерических препятствий, которые можно преодолеть. А тут – литая проза Гоголя. И классик за себя постоял. Эфрос же все относил на мой вздорный характер.
– Хорошо, Анатолий Васильевич, если вы считаете, что корень зла во мне, то прошу вас: освободите меня от этой работы, назначьте другого исполнителя!
Я говорил это вполне искренне. Конечно, мой характер – не подарок, клиент я довольно трудный, но, положа руку на сердце, могу с полной искренностью сказать: когда я видел, что режиссерский замысел подчиняет себе материал, но не насилует его, как это было и в «Дон-Жуане», и в «Женитьбе», я шел на все, чтобы его освоить, каких бы трудов это мне ни стоило. Я не обращал внимания ни на свое место пришельца и новичка – неравноправное по сравнению с другими положение в труппе, ни на недоброжелательство некоторых коллег, ни на необходимость освоить неизвестную, новую для меня методу репетиций. Наоборот, все эти препятствия только подогревают во мне азарт, дают дополнительный стимул. К любой новой работе я подхожу с сомнением в своих силах и вполне доверяюсь режиссеру, который берется провести меня по тернистой дороге к созданию образа. Но есть одно условие, которое необходимо мне для успешной работы: я должен поверить, что путь, избранный режиссером, – верен. Именно этого здесь и не произошло.