– А материально как?
– Нормально. То есть роскошествовать не приходится, но много ли нам надо? Журнал не дает почти ничего, кроме возможности поездить по миру, а вот если удастся махнуть в Штаты с лекциями по литературе, надеюсь подзаработать… Жаль, что у Фимы Эткинда жена болеет, а то бы мы к нему съездили. Он живет под Парижем, читает лекции в Сорбонне, пишет. Словом, что называется, в порядке. У тебя бы составилось более полное представление о том, как мы тут живем.
Квартирка у Некрасова маленькая – три смежные комнатки: спальня, столовая и кабинет. В кабинете – стол, книги, фотографии мамы и друзей.
– Ну что, Миша, я чувствую, вы уже заскучали в городе Париже? – спросил наконец Некрасов.
– Честно говоря, да, Виктор Платонович.
– Ну, ничего, Миша, завтра в Москве таксист пошлет тебя на… ты почувствуешь себя дома и будешь вполне счастлив!
– Это точно, – сказал я.
Когда московские друзья спрашивали, что на меня произвело самое сильное впечатление в Париже, я отвечал: «Некрасов». А в Англии? «Разговор с Эткиндом». И это правда. (То же могу сказать и про Австрию, где мы в 83-м вновь встретились с Виктором Платоновичем.) Не то чтобы я не привез оттуда запаса впечатлений. Привез, но сильнейшие именно эти. А как могло быть иначе? «И всех, кого любил, я разлюбить уже не в силах», – сказано у Давида Самойлова.
Ефим Григорьевич Эткинд
А теперь о 1978 годе. Сразу же в день нашего прилета в Лондон – утомительное путешествие на поезде в столицу Шотландии Эдинбург.
Отоспавшись, наутро спускаюсь к завтраку в огромную столовку университетского городка на окраине Эдинбурга, где нас поместили. Беру поднос, отовариваюсь джюсом, беконом, повидлом, молоком, кукурузными хлопьями, тащусь с подносом по огромному ангару университетской едальни. В поезде ехали целый день, от скуки пили, голова болит. Утоляю жажду холодным апельсиновым соком. В столовке многолюдно, галдеж, народу «тыща»: белые, черные, желтые, голубые – разные. Вдруг вижу, с подносом идет высокий, худой, в светлых брюках, в светлой рубашке, в спортивных туфлях человек в очках. Я обалдел. Эткинд! Точно – Эткинд!
– Ефим Григорьевич!!! Фима!!!
Я заорал так, что негры, сидевшие напротив меня, вздрогнули. Человек повернулся, едва поднос из рук не выронил, движется ко мне:
– Миша?!
– Я!
– Как ты здесь очутился? Насовсем?
– Нет, я на гастролях. С театром.
Обнялись. И, бросив все эти хлопья и молоко, выскочили на улицу. Вот так встреча! Где? В Эдинбурге! Вечером того же дня я явился к нему в номер (он жил в том же студенческом городке, только в другом корпусе) с двумя бутылками русской водки. Беседа будет долгой, одной не хватит. И опять пошло: как этот, как тот, кто что пишет?.. Читаю ему Самойлова (Ефим Григорьевич – специалист по русской поэзии, автор многих трудов и книг) – «Струфиана», «Сон о Ганнибале». Нравятся. Просит почитать новое, Арсения Тарковского. Читаю.