Нас где-то, кажется в Питере, свела судьба. Почему-то он решил посоветоваться со мной: князь Андрей или Гамлет? Думаю, он советовался с людьми и гораздо более им уважаемыми и компетентными. Выбор-то не простой, судьбоносный для почти сорокалетнего актера. Ну, в общем, я попался ему под руку и ответил решительно:
– Кеша, я понимаю, что такое князь Андрей в самом великом русском романе. Но мое мнение, как человека, сыгравшего Гамлета, познавшего потрясение от встречи с этой ролью ролей, однозначно: отбрось все сомнения и выбирай Гамлета. Ты будешь счастлив, как никто другой до тебя не был счастлив, снимаясь в кино.
Я далек от мысли, что мое мнение что-то решило, но Смоктуновский стал козинцевским Гамлетом. Дальнейшее общеизвестно: километровые очереди за билетами вокруг кинотеатра «Россия» (сам едва туда попал), показ картины в Англии, мировое признание, Ленинская премия – немыслимая тогда высшая награда для артиста.
Когда съемки «Гамлета» еще только подходили к концу, я встретил его как-то днем в старом Доме кино на Воровского. Разговорились и решили вместе пообедать тут же, в пустом ресторане. Конечно, мне не терпелось узнать, как идут съемки, как ему работается. Я, мечтавший получить в этом фильме роль Лаэрта или хотя бы Розенкранца, спросил:
– Ну, Кеша, ты счастлив?
– Я очень, очень устал.
– Это вполне естественно, Кеша, было бы странным после съемок в такой роли чувствовать себя бодрым и отдохнувшим, но ты ведь счастлив, ты не можешь не быть счастливым!
Далее последовал его рассказ о съемках, о трактовке роли. Что меня поразило тогда – его страшное недовольство режиссером, подробный рассказ о конфликтах и спорах. Кеша приводил множество примеров. Он увлекся и тут же, за столом пустого ресторана, стал проигрывать мне свою трактовку сцены смертельного поединка с Лаэртом. Она показалась мне убедительной. Он рассказал, объяснил, проиграл что-то еще, не вошедшее в картину или трактованное режиссером иначе.
– Теперь, Миша, ты понимаешь, что, кроме усталости и раздражения, я сейчас ничего не испытываю.
Мне было трудно, невозможно его понять, хотя говорил он искренне. Позже я услышал его отзыв о Г.М. Козинцеве: «Это не режиссер, а книжный шкаф». Отголоски его раздражения (справедливого? несправедливого?) случались и позже. Когда он уже получил Ленинскую премию, по телевидению показывали интервью с ним как с новым лауреатом, спрашивали о роли, о съемках. Он вел себя как-то странно, было ощущение, что играл некую роль, а в конце прямо в телекамеру показал язык. Если бы я не видел этого своими глазами, я бы не поверил, что такое возможно, особенно в те, совершенно другого стиля и норм поведения времена, чем теперешние, когда ничему удивляться уже не приходится.