Рисунки на песке (Козаков) - страница 364

Потом, когда я делал кинопробы, торговались с начальством из-за каждой актерской фамилии. Поэтому я на роль Удри и пригласил Зиновия Ефимовича Гердта. Правда, и Гердт, как и Лямпе, не был славянином. Но Гердт был прославленным актером, к тому же фронтовиком. Он был вне критики и каких бы то ни было сомнений.

Словом, я пригласил Зяму сняться в «Безымянной звезде». Он дал согласие, но… То ли другая картина, то ли отпуск, который они с его женой Таней традиционно проводили где-то в Прибалтике и никогда не отменяли. Но я остался без актера на роль учителя музыки Удри. И тогда я обратился к Грише. Картина уже снималась, и Лямпе мы вынужденно утвердили без проб – не останавливать же производство! И Гриша приехал в Питер, где мы снимали это странное кино. В чем странность? Объясню – стоит того.

У этой пьесы, как и у самого автора Михаила Себастьяну, странная судьба. Себастьяну – нечто вроде классика драматургии Румынии XX века. Он не Нобель, как Ионеско, он нечто вроде нашего Володина или Вампилова. Написал, насколько мне известно, всего четыре пьесы, известные только в Румынии, да еще в России. И то популярна была одна – «Безымянная звезда», переведенная блестяще Константиновским в 56-м году, когда я ее впервые прочитал в «Иностранной литературе». Если быть совсем точным, ведь я зануда, прочитал не сам: пьесу нам в Гаграх прочитала вслух актриса Большого драматического театра Нина Ольхина. Она была распределена Георгием Александровичем Товстоноговым на роль героини Моны в его постановке. Мы отдыхали в Гаграх в Доме творчества писателей. Мы – это я с тогдашней женой Гретой, Анатолий Борисович Мариенгоф с женой, тоже актрисой ленинградского Большого драматического театра Анной Борисовной Никритиной, и мой старший друг, покойный критик Владимир Фролов. Пьеса нам всем необычайно понравилась. Я так просто в нее влюбился. И, как выяснилось, не зря. Спектакль, поставленный Товстоноговым в том же 56-м году, имел хороший успех, однако не стал товстоноговским шедевром. Почему? Великий режиссер не вполне, видать, уловил интонацию этой необычной, странной пьесы еврея Иосифа Хохнера. Да-да, за псевдонимом – Михаил Себастьяну – скрывался Иося Хохнер, покоящийся на бухарестском синагогальном кладбище, могилу которого я разыскал, когда приехал в 1979 году в Румынию с моей картиной «Безымянная звезда». Только тогда я узнал, что умер Себастьяну – он же Хохнер – до войны, совсем молодым. Его вдавил в афишу на стене узкой бухарестской улицы маневрирующий грузовик, причем в афишу спектакля по его – Себастьяну – пьесе, может быть, этой самой «Безымянной звезды». Найти его могилу оказалось делом непростым. После успешного показа в румынском Доме кино моей ленты я с одним молодым режиссером, румыном, также экранизировавшим другую пьесу Себастьяну, решили возложить цветы на могилу автора. Выяснилось, что мало кто знает, где могила. Этот режиссер тоже не знал. Он позвонил одному старому профессору из поколения драматурга. Он-то и растолковал нам все вышеописанное. Когда мы приехали на кладбище, там не было ни одной живой души. Но мы были упорны. Приехали на следующий день. Служка, которому мы заплатили, долго рыскал в погребальной книге, отыскивая имя Иоси Хохнера. Нет такого. Мы упорствовали. Нашелся – под именем Себастьяну. Номера могилы не было. Был лишь номер участка. Лямпе напялил на голову кипу, я вместо кипы покрыл лысину носовым платком с четырьмя узлами – и мы были допущены в вечный приют на поиск могилы. Но вот беда: произошедшее совсем недавно землетрясение превратило кладбище в нечто невообразимое – груды камней, поверженные надгробья. Как тут найти захороненного Иосифа Хохнера, даже если он Михаил Себастьяну? Мы уныло бродили среди этой свалки. Румын сказал: «Миша, поехали. Будем считать, что мы свой долг исполнили». Я сказал: «Дай мне еще пять минут. Только пять минут». И, сделав буквально два шага, я радостно завопил: «Да вот она!» И точно – могила Себастьяну была целехонька. Плоский камень и небольшая вертикальная плита с его молодым профилем уцелели во время страшного землетрясения. Я попросил румынского коллегу сфотографировать меня у могилы писателя, которому я многим обязан. Когда проявили фотопленку, выяснилось, что все в браке: вместо негативного изображения – чернота, засветка из-за испорченного фотоаппарата, взятого напрокат. Но мы были молоды. Ах, как молоды мы были! Ведь шли только 70-е, и впереди предстояла еще долгая жизнь. Она-таки оказалась для меня действительно длинной, как и для картины по пьесе малоизвестного миру автора – Михаила Себастьяну.