В Афинах существовала мужская проституция, были и специальные публичные дома, но по закону свободнорожденный афинянин не мог заниматься подобным ремеслом, в каких бы стесненных обстоятельствах он ни находился, — это было уделом иностранцев и метеков[23]. Мужчина, уличенный в том, что он вступил в половую связь за деньги или какие-либо жизненные блага, по законам Солона лишался права говорить в народном собрании.
И даже Платон под конец жизни в своих «Законах» высказал точку зрения о том, что «мужчины не должны сходиться с юношами как с женщинами, для любовных утех», потому что «это противоречит природе». Ничего не имея против любви между мужчинами, он тем не менее предлагает им «всегда хранить чистоту вместе с таким же чистым своим возлюбленным» и ратует за «тот вид влечения, который сопряжен с добродетелью и заставляет юношу стремиться к достижению высшего совершенства».
Впрочем, в этом произведении великий философ вообще увлечен идеей насильственной добродетели, и предложенные им меры по ее установлению, равно как и стиль самих «Законов», напоминают передовицы времен борьбы за социалистическую нравственность. Он пишет:
Мы, весьма возможно, принудим соблюдать в любви одно из двух: либо пусть гражданин не смеет касаться никого из благородных и свободнорожденных людей, кроме своей законной жены; пусть он не расточает своего семени в незаконных, не освященных религией связях с наложницами, а также в противоестественных и бесплодных связях с мужчинами. Или же мы совершенно исключим связи с мужчинами, а что касается связей с женщинами, то если кто помимо жены, вступившей в его дом с ведома богов, путем священного брака, станет жить с другими женщинами, купленными или приобретенными иным каким-либо способом, причем это явно обнаружится перед всеми мужами и женами, то мы как законодатели, думается мне, правильно сделаем, лишив его всех почетных гражданских отличий как человека, действительно чуждого нашему государству.
Но, к счастью для греков, платоновские «Законы» так и остались на бумаге (точнее, папирусе). Позднее, уже во II веке н. э., писатель-сатирик Лукиан продолжает ту же тему. В его диалоге «Две любви» собеседники обсуждают, какая любовь — к юношам или к женщинам — добродетельнее и приятнее, исследуя этот вопрос «в пристойном порядке, как подобает людям просвещенным». Один из собеседников считал любовь между мужчинами недостойной, ибо она противоречит природе и неизвестна у животных, в частности у львов. На что последовало не лишенное логики возражение: «Да, львы не любят львов, но ведь на то они и не философы…»