Важно не забывать время от времени радовать себя, сказал он: в последнее время это в некотором смысле стало его философией. Его третья жена, сказал он, была немыслимой пуританкой, и иногда ему кажется, что никакое количество пит-стопов и передышек не способно компенсировать ему годы, прожитые с ней. К каждому событию она подходила напрямую, не пытаясь его смягчить, каждое маленькое удовольствие анализировала и либо признавала излишним, либо записывала — с учетом налогов — в свой блокнот, который всегда носила с собой для этой цели. Он не встречал другого человека, на ком столь же явственно отпечаталось бы его воспитание — она выросла в семье кальвинистов, в которой каждая копейка была на счету и ничто не пропадало зря, хотя одна слабость у нее всё же была, сказал он: иногда она позволяла себе смотреть гонки «Формула-один» по телевизору, и особенно ее завораживала сцена, когда победитель открывал шампанское и впустую разбрызгивал его на толпу ликующих зрителей. Он познакомился с ней после разорительного второго развода, поэтому ее песня об экономии стала, хоть и ненадолго, усладой для его ушей. Когда на свадьбе друзья спрашивали у нее, чем он ее очаровал, — резонный на тот момент вопрос, признал он, — она отвечала: я нахожу его интересным.
Он заказал два кофе у одного из кружащих по террасе официантов, и некоторое время мы наблюдали за людьми на пляже из нашего укромного уголка в тени. Была какая-то первозданность в этой картине: лежащие вдоль берега или медленно движущиеся полунагие тела, расплывчатые в жарком мареве. Я сказала, что это не такая уж плохая причина для замужества, и он мрачно посмотрел на море. Она ничего не знала о физической стороне жизни, сказал он, несмотря на то что на момент встречи ей было почти сорок. Ее непорочность и простота привлекли его после второй жены, умелой соблазнительницы, но на самом деле в этой женщине не было ни капли романтики, ни капли секса, и ее прошлое — и нынешнее, насколько он знает, — монашеское существование было не следствием отсутствующей возможности, но точным отражением ее натуры. Интимная сторона их брака обернулась сущей катастрофой: после зачатия ребенка — что произошло почти сразу — она не видела нужды в дальнейшей близости. Это стало для него ударом: несмотря на все его отчаянные старания, однажды вечером она прямо спросила, сколько еще раз ей придется участвовать в акте, для нее, очевидно, столь же неприятном, сколь и непостижимом, и тогда он окончательно потерял надежду.
И всё же он признает, что благодаря этой женщине в первый и единственный раз познал иной вид отношений и даже иной вид жизни, построенной на принципах, которым он раньше не придавал значения: приличии, равенстве, добродетели, чести, самопожертвовании и, конечно же, бережливости. Здравого смысла ей было не занимать, и она отличалась выдающейся дисциплинированностью, методичностью и способностью к управлению хозяйством: уже многие годы его финансы и здоровье не бывали в таком отменном порядке. Они вели спокойную, налаженную, предсказуемую жизнь, которой он всегда упорно избегал и, можно даже сказать, боялся. Она напоминала ему мать; более того, она настаивала, чтоб он называл ее «мамой», а она его — «папой», как обращались друг к другу ее родители. Этим она, конечно, забила еще один гвоздь в крышку гроба их брака, но надо отдать ей должное: она никогда не манипулировала им, не была глупой или эгоистичной: она была и остается прекрасной матерью их сыну, единственному из его детей, — вновь вынужден признать он, — кого он может назвать уравновешенным и приспособленным к жизни. Она не пыталась уничтожить его разводом, а, напротив, признала свою долю вины в произошедшем, чтобы они могли найти наилучшее решение для себя и ребенка. Я тогда понял, сказал он, что до этого воспринимал жизнь как вечное противостояние: для меня история мужчин и женщин была в корне своем историей войны, и порой мне даже казалось, что мирное существование внушает мне ужас, что я нарочно всё усложняю из страха скуки или, можно даже сказать, страха самой смерти. Когда мы с тобой встретились, я сказал, что отношусь к любви — любви между мужчиной и женщиной — как к силе, способной постоянно дарить счастье, но вместе с тем постоянно будить интерес. В каком-то смысле для меня любовь — это сюжетная линия, улыбнулся он, поэтому при всех достоинствах моей третьей жены я понял, что не могу прожить жизнь без сюжета.