Я ответила, что удивляюсь, как он после всего по-прежнему не видит связи между узнаванием и крушением иллюзий. Если он мог любить только то, чего не знал, и быть любимым на тех же условиях, то узнавание для него — неиссякаемый источник разочарования, единственное средство от которого — это влюбляться заново. Последовала тишина. Он вдруг показался мне особенно старым и седым: волосатые руки скрещены над животом, плавки висят между ног мешком, на птичьем лице застыло недоуменное выражение. Мы продолжали молчать, окруженные мерцающей под слепящим солнцем водой. Я вдруг услышала плеск волн о борта лодки, хриплые крики чаек на камнях, глухой шум машин с берега. Мой сосед вскинул голову и посмотрел на море, подняв подбородок и вглядываясь в горизонт. Он держался немного напряженно, скованно, словно актер, готовящийся произнести слишком известную цитату.
— Я всё пытаюсь понять, — сказал он, — почему меня так тянет к тебе.
Он произнес это так торжественно, что я невольно засмеялась. Его это удивило и смутило, и тем не менее он двинулся из тени ко мне на солнце, тяжело, но неумолимо, словно доисторический зверь, выползающий из своей пещеры. Он неловко наклонился — ему мешал холодильник у моих ног, — положил руку мне на плечи, пытаясь обнять меня, и приблизил свое лицо к моему. Я почувствовала запах его дыхания и прикосновение кустистых бровей к своей коже. Его огромный нос-клюв маячил на периферии моего зрения, а поросшие седыми волосами руки, похожие на лапы, неловко ощупывали мои плечи; я на мгновение ощутила, как меня объяла его серость и сухость, словно доисторический зверь окутал меня своими перепончатыми крыльями, почувствовала, как его колючие губы, промахнувшись, трутся о мою щеку. Я так и не шелохнулась, глядя прямо перед собой на штурвал катера, пока он наконец не отстранился и не ушел обратно в тень.
Я сказала, что мне нужно отдохнуть от солнца и искупаться, и он, глядя на меня, молча кивнул. Я прыгнула за борт и поплыла через бухту, вспоминая семью на лодке, которая была здесь в прошлый раз, и неожиданно как будто заскучала по ним, и это чувство превратилось в тоску по детям, которые вдруг стали такими далекими, что сложно было вообще поверить в их существование. Я постаралась проплавать как можно дольше, а потом вернулась к лодке и медленно поднялась по лестнице. Мой сосед был чем-то занят: перевязывал и поправлял тонкие веревки, на которых по бокам лодки висели кранцы. Я стояла на палубе и наблюдала за ним, накинув на обожженные плечи полотенце. С меня стекала вода. Он держал в руке большой красный швейцарский нож с длинным зубчатым лезвием и сосредоточенно отрезал им обтрепанные концы веревок, напрягая мускулы. Перевязав веревки, он направился по палубе ко мне, всё еще держа в руке нож. Хорошо ли я поплавала, спросил он.