Арис, молодой человек, который накануне рассказывал о трупе собаки, сказал, что, как ему кажется, мы видим в животных чистое отражение человеческого сознания, и в то же время их существование оказывает на людей нравственное воздействие, овеществляя их и ограничивая безопасными рамками. Животные — как рабы, сказал он, или слуги, без которых хозяева начинают чувствовать себя уязвимыми. Они наблюдают за тем, как мы живем; они служат доказательством нашей реальности; через них мы соприкасаемся с собственной историей. В нашем взаимодействии с ними обнажается наша — не их — подлинная сущность. Разумеется, с точки зрения человека, сказал он, самое главное в животном то, что оно не умеет говорить. В его рассказе фигурирует хомяк, который был у него в детстве. Он часто смотрел, как тот бегает в клетке. У него было специальное колесо. Бегал он постоянно — колесо без конца жужжало и жужжало. При этом с места он не двигался. Арис любил своего хомяка и понимал, что если он его любит, то должен освободить. И вот хомяк сбежал, и больше он никогда его не видел.
Георгиу сообщил мне, что, судя по часам, смотреть на которые я теперь не могла, потому что висели они ровно у меня за головой, наше занятие подошло к концу. Он добавил несколько лишних минут в счет времени, что я провела в коридоре: он надеется, я не против этого решения, которое ему пришлось принять в одиночку, чтобы не прерывать нас.
Я поблагодарила его за информацию, а группу — за их рассказы, которые я выслушала с большим удовольствием. Роза достала розовую коробку, перевязанную лентой, и передала мне ее через стол. Это миндальные пирожные, сказала она, которые она испекла сама по рецепту своей бабушки. Я могу забрать их с собой или поделиться со всеми, если хочу. Она испекла по одному на всех членов группы, но, раз Кассандра не пришла, останется одно лишнее. Я развязала ленту и открыла сладко пахнущую коробку. Внутри были одиннадцать маленьких пирожных, аккуратно обернутых белой гофрированной бумагой. Я повернула коробку так, чтоб все сначала посмотрели на старания Розы, а потом передала по кругу. Георгиу сказал, что испытал облегчение, увидев содержимое коробки: он заметил ее еще раньше и переживал, не сидит ли в ней животное.
— Не обращайте на меня внимания, — сказала женщина, сидевшая на диване в квартире Клелии, когда я вышла из своей спальни в семь утра.
Она ела мед ложкой прямо из банки. Рядом с ней на полу стояли два больших чемодана. Это была изнуренная, бледная кудрявая женщина лет сорока с небольшим, с удивительно длинной шеей и маленькой головой, как у гуся. Ее голос, в котором то и дело ясно слышался гусиный гогот, только усугублял это впечатление. Я отметила светло-зеленый оттенок ее маленьких немигающих глаз без ресниц под тяжелыми черными бровями: она всё время немного щурилась, как будто от света. В квартире было невыносимо жарко. Ей в ее одежде — бархатной куртке винного цвета, рубашке, брюках и громоздких кожаных сапогах — скорее всего, было некомфортно.