– Мне нужна их вещь, – объяснил я Вольфи. – Что-то, к чему они были привязаны. Медальон, праздничный платок, хоть что-то…
– Ха! – Он подумал миг-другой, потом хлопнул себя по лбу. – Топор! Да, господин, его топор! Он говорил, что на свете нет лучшего, он им дом срубил…
Топор мы нашли в доме Йоханна и Маргариты. Лежал он в ящике, сбитом из неоструганных досок. Я взял топор в руки и огладил ровную, отшлифованную рукоять и неожиданно хорошо наточенное острие.
Инструмент был знатный: отполированный, наточенный. Владелец, похоже, и в самом деле о нем заботился.
– Хорошо, – сказал я. – Возьму его на время.
Выставил парней из занятой нами избы и велел следить, чтобы ни под каким предлогом никто чужой в дом не вошел. Сам же я уселся на пол и положил топор на колени. Закрыл глаза. Аккуратно касался его, кончиками пальцев ощущая гладкость деревянной рукояти и холод железного острия.
О да, в этом предмете была сила. Владелец вкладывал в него мысли и чувства, и я почти видел, как он терпеливо шлифует острие на оселке и пробует пальцем, хорошо ли заточено.
Этот топор мог доставить меня к отцу Йоханна и Маргариты, поскольку его единила с владельцем невидимая, духовная связь. Связь, которая наверняка никуда не делась и после смерти, хотя теперь с каждым днем и с каждым часом ослабевала.
Я вздохнул и отложил инструмент, оставив его подле себя. Снова прикрыл глаза. Сложил ладони перед грудью.
– Отче наш… – начал я, – сущий на небесах, да святится имя Твое, да придет царствие Твое, да будет воля Твоя и на земле, как на небе…
Глаза мои были прикрыты, но, несмотря на это, я видел лежавший подле меня топор. Однако теперь – не темную рукоять, не стальное острие, а только дрожащую, светящуюся краснотой форму, которая лишь слегка напоминала орудие лесоруба.
– …хлеб наш насущный дай нам днесь…
И тогда пришла боль. Я всегда жду ее, зная, что она будет почти невыносима. И все же подобные приступы всегда приходят неожиданно. Это не боль, что сосредотачивается в одном месте: руках, ногах или голове. Это всесильное, моментально парализующее пламя, рвущее мое тело в клочья. Это галера с багряными парусами, вплывающая в порт моего сознания, чтобы поразить его безумием и ужасом. И в такие мгновения охранить меня может лишь молитва.
– …и дай нам силу, чтобы мы не простили обидчиков наших. Отче наш… – начал я снова, хотя чем больше слов молитвы я произносил, тем сильнее становилась боль.
Казалось, страданию не стать сильнее, но всякий следующий миг втягивал меня все глубже в пропасть нечеловеческой муки. Мой разум и мое тело просили, чтобы я перестал молиться. Однако я знал, что если прерву молитву – скорее всего, окажусь с глазу на глаз с чем-то, чего я даже не мог себе вообразить и перед чем буду совершенно безоружен – ибо лишусь опеки, что давало мне имя Божье.