И это было ошибкой, поскольку отобрать у нее жизнь пришлось бы мне. Ведь я и вообразить себе не мог, чтобы инквизитор Его Преосвященства епископа Хез-хезрона, слуга Божий и молот ведьм, мог отступить перед слепой старухой. Пусть даже она была отличной лучницей и знавшей свое дело ведьмой.
Кроме того, я должен был доставить Нойшалька в монастырь Амшилас, поскольку его умения пробуждали во мне все больший интерес. А доставить монахам труп вместо живого человека означало безусловное поражение.
У меня было совсем немного времени для принятия решения. Не мог же я надеяться, что мы так и будем стоять у входа в пещеру, греясь в лучах летнего солнца. У нее было свое задание, у меня свое. И задания эти противоречили друг другу, что означало одно – миг спустя один из нас лишится своего бренного тела.
Каким образом старуха видела мои движения? А может, слышала их? Нет, милые мои! Мордимер Маддердин, если только пожелает, умеет двигаться тихо, как кот на охоте, и под стопой моей даже лист не шелохнется.
Может, она ощущает мой запах? Как знать… Стояла шагах в двадцати от меня, но если у нее собачий нюх, то, чтобы найти жертву, глаза ей и не были нужны.
Меня осенило. Давным-давно я слыхал историю о человеке, который приказал вынуть себе глаза, чтобы те не мешали ему видеть истинную суть людей. Так, может, и старуха видит ауру моих мыслей?
Я прикрыл глаза и погрузился в спокойную молитву. Утишил мысли, как тому учили в нашей славной Академии. Старуха пролаяла нечто озлобленно, но звук сей достиг меня будто из дальней дали и не вызвал даже тени мысли.
Машинально, не думая, я ступил пару шагов в сторону, ощущая себя так, будто вознесся над землей. Молитва плыла во мне и вокруг меня, окружала непроницаемым заслоном, успокаивала, ласкала и создавала связь, единящую меня с недвижимой гармонией мира.
Я услышал свист стрелы. Сперва одной, потом другой, но звук тот не мог нарушить ничего в моем сознании. Я отметил его – и только. Я был уже лишь пылью, которую несли ветра вселенной, единством в целостности и целостностью в единстве. Мне даже не было нужды произносить слова молитвы, поскольку молитва сделалась частью меня самого, я погружался в нее, а она – в меня.
Старуха была проворна. Но не настолько, чтобы сдержать кинжал, который я воткнул ей под лопатку. Выход из молитвенного спокойствия и разрыв связи с гармонией мира я ощутил, будто удар в сердце и по разуму.
Я знал: женщина на короткий миг перед смертью поняла, что я стою за ее спиной с кинжалом в руке. Но не успела ничего сделать. Острие пронзило сердце, и она моментально умерла. Некоторое время ее ноги в высоких кожаных сапогах дергались в траве, а потом она замерла в луже крови. Ее зашитые глаза были недвижно устремлены в небо, а на лице, напоминавшем кору древнего дерева, замерло выражение спокойствия.