Произнося эти слова, я использовал код, известный всякому инквизитору. Код, который следовало использовать лишь при крайней необходимости. «Честно́й товарищ» в этом случае означал чрезвычайно опасного человека, а слова «помощь мудрых братьев» требовали предпринять самые тщательные средства безопасности. И я надеялся, что Нойшальк не поймет истинного смысла этих слов.
Впрочем, и брат привратник не дал знать, что слова эти что-то значили для него.
– Все вы молоды и опрометчивы, – забормотал он. – «Отвори», «закрой» говорите вы, а ты, человече, возись здесь с рукоятью и коловоротом. Уже поздно, приходите утром…
– Решительно настаиваю, брате, – сказал я, повышая голос. – Поскольку дело, с которым я прибыл, весьма значимо и требует внимания.
– Всем вам так кажется, – вздохнул он. – Значимо, требует внимания, – повторил он, с иронией выделяя слова. – Если бы ты знал, сколько раз я слышал подобную ерунду…
– Ну вот видите, – сказал я Нойшальку, который глядел на стены с таком лицом, будто прикидывал, можно ли по ним взобраться. – И с чем приходится сражаться инквизитору?
– Ага, вижу, – пожал тот плечами и скривился насмешливо.
– Проявите же ко мне эту милость и отворите дверь, – наивежливейшим тоном завел я снова, глядя вверх.
– Может, и так, может, и так. – Монах на этот раз казался весьма довольным. – Произнеси же мне, наглый парнишка, сей же час пять раз «Славу Сошествия», три раза «Верую» и три раза «Отче наш»…
– Меч Господа, – простонал я, хотя мысленно утешился, поскольку теперь была надежда, что привратник понял код и лишь пытается выиграть время, чтобы сообщить старшине и подготовиться ко всему должным образом.
– Ну, давай, давай… – подгонял он меня.
– Господь наш, Ты дал Слово и Меч народу своему… – начал я.
– Громче! – приказал громко. – И тот второй пусть молится!
Я вздохнул и взглянул, извиняясь, в сторону Нойшалька.
– Молитесь, – шепнул. – А иначе он нас не пустит.
Тот кивнул, нахмурившись, и мы начали молитву снова, произнося ее слова почти слаженным хором. Привратник некоторое время что-то бормотал нам в такт, но потом его голос сделался не слышен. Я же старался произносить слова выразительно и в меру неторопливо, чтобы дать ему побольше времени. Во мне тлела слабая надежда на то, что совершаемое мной имеет хоть какой-то смысл.
Когда в третий раз мы произнесли: «и дай нам силы, чтобы не простили мы обидчикам нашим» (оба уже утомившись от громкого говорения), привратник захихикал и вместе с нами произнес: «Аминь».
– Ну хорошо, – сказал он, явно довольный. – Что бы еще такого, м-м? Возможно, споете «Иерусалим, о, Иерусалим неверный»? Мне весьма по нраву эта песня.